Знание-сила, 2003 № 07 (913)

Ответ на первый вопрос лучше всего сформулировал председатель совета директороводного из московских банков, с которым я встретился, кажется, в 1996 году в качестве представителя одного из американских технологических фондов: «Зачем тратить дорогое время на обсуждение проектов? — перебил он меня, многозначительно подмигнув. — Тот проект или этот — какая разница? Главное — ты достань деньги, а я уже знаю, как их украсть!» Разумеется, это крайность. Несомненно, в России живут и здравствуют многие миллионы честных, профессиональных и талантливых людей, которых с полным правом можно назвать Гордостью Нации. Однако не их лица являются образом российского бизнеса за рубежом, равно как и внутри страны. Люди с моралью и высококвалифицированные специалисты, те, кто создает большую часть национального продукта лидирующих в экономическом отношении стран мира — в российском бизнесе пока что не уживаются. И до тех пор, пока это положение не изменится, серьезных западных инвестиций в российские технологии не будет. Равно как и серьезных экономических сдвигов. Это кристально ясно.

Ответ на второй вопрос не столь очевиден. 

Русская ниша в цивилизации

Я считаю, что сегодня в мире идет спор не просто между технологиями — ибо впервые за тысячи лет земной цивилизации создать и произвести можно намного больше, чем требуется потребителям, — а между стилями в технологии и их адаптацией к культурам и странам. Мы не такие, как европейцы, индусы или японцы. Достаточно отметить, что (грубо говоря) там, где европеец стремится к точности, а китаец к детализации, мы добиваемся того, чтобы система работала любым способом. Там, где европеец склоняется к компромиссу и золотой середине (краеугольный принцип, увековеченный на храме в Дельфах и существенным образом повлиявший на развитие западной цивилизации), человек русской культуры стремится к широте и выходу из собственно проблемы для решения этой проблемы.

У российского подхода к науке и технологии есть своя уникальная ниша, которую специалисты иных культур и научных школ заполнить не могут. Русский подход — это что-то вроде квантовой механики, если сравнивать его с технологическим детерминизмом Запада. В каждом нашем поступке, в каждом сошедшем с конвейера тракторе, каждом разговоре и даже в самом языке, который не признает никакого порядка — даже порядка слов! — заложена фундаментальная неопределенность. Мы стремимся к пределу там, где человек Запада стремится к (золотой?) середине и компромиссу. Если нам надо решить задачу, мы делаем это, оглядываясь, так сказать, по сторонам, а не по ее внутренней логике. Мы не боимся приближенных и грубых решений, будучи уверенными, что детали осмыслим и доделаем впоследствии, если потребуется. В результате наша широта позволяет соединять все и вся, то есть находить новые нетривиальные решения и принципы на любом уровне и в любом месте. Все это совершенно непохоже на подход немца, американца, японца или англичанина. Россия — не та страна, в которой будет, так сказать, создан доработанный до малейших нюансов функционирования «мерседес». Но Россия, как, быть может, никакая другая культура, способна создавать новые устройства, новые принципы, новые прототипы. Это гигантская интеллектуальная и экономическая ниша, которая, по мере развития глобализации экономики и уровня технологий, будет только увеличиваться. Таково мое глубокое убеждение.

Итак, зададимся вопросом: каково экономическое будущее России в далекой перспективе? Чтобы сделать уровень жизни населения сопоставимым с западными стандартами и поднять бюджет страны до соизмеримого с уровнем США и Китая, каков наш стратегический резерв? Можно ли, например, представить, что через пятьдесят лет добыча нефти возрастет в десять раз? Такое предположение выглядит, разумеется, фантастичным. Совершенно очевидно, что никакого иного стратегического резерва, кроме научно-технологического потенциала, нет. А он-то как раз у страны имеется, его лишь надо рационально и дальновидно использовать.