Знание - сила, 2003 № 08 (914)

Если фундамент артистического действия — разоблачение, искусство гибнет. Оно уступает место контридеологии, пафосу отрицания, мужеству, героизму, моральным сентенциям. Люди замещаются схемами, и все вместе часто становится до безобразия тягостным и скучным, как, возможно, полезная, но невкусная еда. «Друг, ты пишешь так бледно и хило, что никто бы труда твоего не читал, даже если б его инквизиция вдруг запретила». Эта старинная испанская эпиграмма никогда не относилась и не могла относиться к Галичу.

Галич был артист. В основе его действия — чувство драмы. Верховную власть над собой он отдал клоунам- волшебникам и мальчику с дудочкой тростниковой. Есть такая хасидская легенда. В Судный день в местечковой синагоге цадик молил Бога о прощении грехов для собравшихся. Прошло много часов, но звезда, знак прошения, не появлялась. Там был сынишка портного, ему стало скучно слушать молитвы взрослых, он достал припрятанную тростниковую дудочку и заиграл. Все в синагоге зашикали на него, чтоб не святотатствовал. А Бог услышал мальчика и по звукам его простил их всех.

Артистическая правда сильнее любых разоблачительных речей. Для изгнания Галича хватило сотой доли того, что он сделал в своих песнях и балладах.

Диссидентская среда приняла Галича сразу и безоговорочно. Большинство в ней острее всего реагировали на подтверждения, что режим отвратителен. Режим действительно был дерьмо, но когда песни Галича превращались в оружие, словно терялся объем и все становилось плоским. Для меня это было мучением.

Мне было тягостно, когда из самых добрых чувств во мне видели человека, который демонстрирует гражданское мужество. А некоторые еще и проверяли - соответствую ли такой роли. Я пел Галича всегда и везде, но маска гражданского мужества была для меня унизительна, мне это было глубоко чуждо. Его слова о себе «мне как горькое право эта стыдная роль, эта легкая слава и привычная боль» я хорошо понимал. Драма все равно остается - при любом режиме. Зоны умолчания и лжи есть не только среди палачей, но и среди жертв. В атмосфере, где вериги подвижничества синоним вершин духа, трудно дышать. Такая атмосфера была характерна для московских кухонь, воспетых Юликом Кимом. Меня эти кухни привлекали и отталкивали одновременно. Своим я в них себя не чувствовал никогда. Хотел, был бы рад, пытался, но не чувствовал. Из-за себя.

Ю. Ким

Профессиональная артистическая публика старшего поколения создавала при Советах бескровную, анемичную культуру и продолжает теперь делать то же. В современных артистических колледжах Михалковы (ударение на «а») и им подобные сворачивают головки артистических бройлеров еще основательнее, чем при коммунистах. Сменился концепт, только и всего. Главный конфликт Галича был не с режимом, а с этой средой, со своими братьями-артистами. И в первую очередь не с теми, кто из любви, всепонимания или по нужде лизали партийные задницы, а с теми, кто, понимая все и вся, ведал, что творит. «И нечего притворяться, мы ведаем, что творим» — это к ним обращено, а не к гебешникам. К тем, кто, опираясь на глубокомысленную философию «великих задач большого искусства», занимался и занимается под покровом профессиональных навыков беспомощным, скучным, а иногда и отвратительным наивным концептуализмом. Именно там происходит замыкание накоротко с песней о черте. Подыгрывая внешней смене обстоятельств, они теперь превозносят Галича как автора плохих советских пьес и фильмов, сказавшего правду о режиме. Получается плоско и глупо. Но удобно, потому что сам собой уходит в тень Галич - поэт, драматург и артист. Потому что тем, кто привык врать не только другим, но и себе, вопросы, поставленные Галичем, противопоказаны. Они как соль на раны, особенно, когда скоро умирать.

И Галич, и Окуджава выводили драму бытия из прямого мироощущения своих персонажей. Только Окуджава действовал как поэт и прозаик, а 1алич еще и как драматург. Роли действующих лиц на театре жизни у него всегда четко определены. Малый, женатый на профсоюзной мымре из ВЦСПС. Палач, который «получил персональную пенсию, заглянул на часок в поплавок». Шофер, продавец антикварного магазина, кассирша, пьяница... Галич изнутри человека разворачивает действие, там истоки его сюжетов, кульминаций, развязок. Над умершим палачом «коридорная божию свечечку» зажигает.

Дети

и снежная баба

С этой песенкой было особое происшествие.

На арбатском дворе —

и веселье и смех.

Вот уже мостовые становятся

мокрыми.

Плачьте, дети!

Умирает мартовский снег.

Мы устроим ему веселые похороны.

По кладовкам по темным

проржавеют коньки,

позабытые лыжи по углам

покоробятся...

Плачьте, дети...