Знание-сила, 2003 №10 (916)

В своей писательской судьбе этот Дон-Кихот свободы сражался с одной ветряной мельницей, называя ее попеременно то капитализмом, то фашизмом либо тоталитаризмом... Если противник менял обличие, то Оруэлл в одном был уверен: за кого боролся все эти годы. За человеческую личность. За права ее, за достоинство, за свободу. Мало кто из литераторов XX века смог так пронзительно выразить этот живительный, изначальный импульс в человеке — к свободе.

И еще он всячески отстаивал последний ее бастион на почти проигранном поле сражения: здравый смысл. Тоненькую, единственную оставшуюся ниточку надежды в мире, где диктатуре уже подчинены законы общества, природы и даже языка.

Среди множества открытий Джорджа Оруэлла самое, вероятно, ценное — это особая философия тоталитарного строя: двоемыслие. А также ее лингвистическое оформление — новояз. Без них построенное им царство диктатуры неминуемо рухнуло бы; подкрепленное ими, оно завораживает жутью несокрушимости.

Двоемыслие — это, конечно, самая страшная из его находок. Оно срабатывает лучше лагерей и застенков, ибо в них несогласные быстро или медленно уничтожаются, а «двоемыслящие» искренне верят в Большого Брата, в любую реальность, какая на данный момент удовлетворяет идеологов.

Одна из самых памятных сцен романа — допрос, во время которого садист и властолюбец О'Брайен «отечески обучает» жертву тонкостям двоемыслия: от той требуется — не подтвердить под пыткой, а понять, прочувствовать всей душою, что дважды два — столько, сколько нужно. (Тут странным образом напомнила о себе кэрролловская «Алиса». В ответ на вопрос: «Как вообразить невозможное?» — Черная Королева терпеливо разъясняет: «Убеждена, что ты просто как следует не практиковалась... Когда я была в твоем возрасте, я каждый день целые полчаса посвящала этому, и поэтому мне не трудно было вообразить перед завтраком сразу по шесть невозможных предметов»...)

Однако именно порочный круг двоемыслия позволил герою прийти к главному, на мой взгляд, выводу этой книги. Что такое свобода в мире-застенке, где сама реальность давно и безнадежно фальсифицирована, а «нетипичный» бунт одиночки подавляется легко и даже с каким-то особым сладострастием? Отвечая предшественникам — Дикарю, нумеру Д-503 и «человеку из подполья», автор устами героя четко формулирует: «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует».

Стоит прочитать это дважды, трижды. Заучить наизусть...

Даже в совершенном апофеозе насилия остается — здравый смысл. «Дважды два» свободы. Когда отказываются от него, тогда все, конец...

Еще в Испании мысль о мире, в котором «2+2 будет столько, сколько скажет вождь», показалась Оруэллу «страшнее бомбы и пули». На заре эпохи массовых коммуникаций и всесилья информации его испугала тирания слова, окончательное и неограниченное всевластие Ее Величества Лжи.

Действие всегда рождает противодействие; эта ньютонова механика, приложимая к законам общества, оставалась последним островком надежды даже в самых мрачных антиутопиях. И Д-503 у Замятина, и Дикарь у Хаксли индивидуально потерпели поражение, но после их отчаянных попыток взорвать антиутопию она сама уже не производит впечатление монолита. Ясен, по крайней мере, путь ее разрушения.

У Оруэлла — иное. Он первым в литературе построил конструкцию логически совершенную. И оттого столь пугающую. Его иллюзорный мир лаже в принципе сокрушить невозможно, поскольку заключена сделка соучастия, когда тиран и его жертва вместе «играют в дезинформацию»! Двоемыслие — не только навязанная сверху идеология, это ведь и малодушие тех, кому действительно легче жить с «двумя правдами» одновременно. Сделка поистине дьявольская, потому что она соблазнительна для жертвы. Но, как и все подобные проявления трусости ума, эта попытка снять с себя ответственность в итоге обернулась лишь новой комфортабельной клеткой.

Они сами этого подсознательно желали... Ясности, простоты, мудрых вождей и полной безответственности. Так вместе, сообща и построили желанную Утопию, которую теперь уже не взорвать решительно ничем. Разве что — попробовать здравым смыслом. Последний гарант свободы и достоинства; но хватит ли его?

...Последние годы писатель работал как исступленный. Роман «1984» часто называют его завещанием, хотя Оруэлл определенно рассчитывал прожить еще несколько лет. Завещанием книгу сделал досадный случай.

Под конец жизни всегда больной и вечно нуждавшийся писатель смог скопить денег на покупку дома. В сушей глухомани, на продуваемом всеми морскими ветрами островке он писал безвылазно, в сырости, на пределе сил. Да еще пришлось самому перепечатать роман. Он торопился — а кровь уже шла горлом, его лихорадило, и только самый отчаянный оптимист был в состоянии поверить, что эту гонку со смертью писатель выиграет.