Знание - сила, 2005 № 04 (934)

Его агрессивные намерения не исчезли и к концу войны. Из воспоминаний Джиласа о встрече 12 апреля 1945 года: "В этой войне, — рассуждал Сталин, — не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может". И тогда же проговорился о будущих планах: "Война скоро кончится, через пятнадцать — двадцать лет мы оправимся, а — затем — снова!" И согласился с Молотовым, выразив сожаление, что не оккупировали Финляндию: "Да, это была ошибка — мы слишком оглядывались на американцев, а они и пальцем бы не пошевелили".

В заключение необходимо сказать, что опубликованные материалы дают возможность еще раз убедиться в том, насколько своеобразным было понимание Сталиным жизни и смерти. Он считал, что "у людей вообще так принято: если человек умер — забыть о нем, человек жив — хвалить его, если он, конечно, заслужил", "хвалить живых, пока они не сковырнулись". Приписываемая ему фраза "Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы" таким образом имела под собой глубокие мировоззренческие основания. С таким пониманием ценности человеческой жизни легко было жертвовать миллионами.

Продолжение следует.

Примечания

1. Павлова И. В. Понимание сталинской эпохи и позиция историка" // Вопросы истории. — 2002. — № 10. — С. 3-18.

2. Лурье Я.С. О некоторых принципах критики источников. Источниковедение отечественной истории. Вып.1. М., 1973. С. 95.

3. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М., 2000. С. 275.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У КНИЖНОЙ ПОЛКИ

Геннадий Горелик

Эпоха глазами личности

Истории российской физики необычайно повезло. Нет, я не о том историческом везении, благодаря которому своевременно подоспевшее термоядерное оружие спасло советскую физику от лысенкования. То — повезло физике самой. А истории этой науки повезло в том, что в академическом эпицентре термоядерных дел оказался физик, наделенный еще и особым гуманитарным даром — широтой, глубиной и человечностью взгляда на жизнь. И еще интеллектуальной честностью. И отвагой — совершенно необходимой для применения перечисленных качеств. И наконец, литературным даром, способным превратить личный жизненный опыт в общественное достояние.

Евгений Львович Фейнберг в своей книге "Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания"[* Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. — М.: Физматлит, 2003] представил в лицах эпоху, в которую его угораздило жить. Леонид Мандельштам, Игорь Тамм, Андрей Сахаров, Сергей Вавилов, Михаил Леонтович, Александр Минц, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг, Лев Ландау. Девять замечательных физиков, лично знакомых автору книги. Девять судеб, в драматизме которых проявилась эпоха.

Для названия этой эпохи применимы два очень разных эпитета — "советская" и "научная". Первое — по хронологическому совпадению, второе — по новой глобальной силе, проявлением которой эпоха отмечена. Связь двух эпитетов в глобальном контексте была очевидна только хорошо подкованным советским идеологам. Но в контексте книги Е.Л. Фейнберга эта связь несомненна и фундаментальна Советская эпоха подняла российскую физику больше, чем какую-либо другую науку. Заслуги в таком подъеме делят мировая физика, советская власть и отдельные люди науки, которые использовали свое личное положение в научных целях. Похоже, что преобладали заслуги мировой истории науки, выбравшей XX век для взрыва физико-технических наук, — ведь подъем американской физики за ту же эпоху еще внушительнее. Советскую власть тоже есть за что благодарить - за то, например, что она затоптала не все здоровые всходы на научной ниве, которую сама же помогала засеивать и поливать.

Однако обе безличные силы — общемировая и отечественная — действовали только посредством личных усилий, и личности, о которых рассказывает автор, определяли ход развития науки очень разными способами — чисто научным, организаторским (или, на нынешнем языке, — менеджерским), педагогическим и моральным. Девять личностей соединены в одной книге по совершенно субъективным основаниям — с ними автор был лично знаком и к ним всем явно не равнодушен. Такая субъективность — залог наибольшей возможной объективности, аналогично тому, что лишь глубокое неравнодушие к науке обещает новое знание.

Лучшая рецензия на способность Е.Л. Фейнберга к человековедению принадлежит одному из героев его книги — Андрею Сахарову. В своих "Воспоминаниях", рассказывая о любимом учителе И.Е. Тамме, Сахаров вдруг заговорил не своими словами, а процитировал "прекрасные воспоминания" их "обшего друга" Е.Л. Фейнберга, поскольку "полностью с ним согласен" и, в частности, с тем, что "лучшие черты российской интеллигенции стали лучшими чертами Тамма, ее недостатки — и его слабостями".