Но стоит всмотреться, и окажется, что две эти культуры в описании автора вовсе не так симметричны, как заявлено в метафоре их взаимной "зеркальности". Хотя бы потому, что названия этих культур образуются у него по разным принципам: одной — по религиозному (исламская), но другой — почему-то по географическому. "Западная", но не "христианская". "Христианской" Игнатенко называет западную культуру всего один раз. Поэтому описание основных сил, образующих эти культуры, получается очень разным.
В то время как в исламской культуре все определяет, ясное дело, ислам и характерное для него отношение к Богу (а совсем не Зеркало и не запрет на образы: они — лишь следствие!), в "западной" культуре таким определяющим началом оказывается текст.
На нем "Запад" и зациклился. То есть дело не в Христе, не в христианстве, а просто как-то сложилась такая культура, в которой люди почему-то очень читать любили.
Да еще в "западной" культуре не было такого фундаментального первозапрета, каким для культуры исламской стал запрет на изображение живого. Поэтому Запад, "идя от слова к образу, от дискурса к изображению, от сценария к действительности", смог быть "свободным и раскованным", "воображая и реализуя" "разные проекты", технические и социальные, производственные и экономические — все то, что в виде дискурса понапридумали ее, западной культуры, мыслители", изменяя мир ("всегда ли к лучшему — особый вопрос").
Не то — культура исламская, скованная. "Кажется, — пишет автор с горьким сочувствием, — ее носителей тяготит подспудное чувство вины". Контактируя с "постоянно обновляющимся" Западом, она просто вынуждена нарушать фундаментальное табу на изображение. Выходов отсюда немного, и все — грустные. Либо "гиперкомпенсация в форме акцентированного и во многом нарочитого подчеркивания своей инаковости в областях, в которых это совсем не трудно сделать", типа одежды или пишевых запретов; либо агрессивный фундаментализм, рвущийся назад, в доизобразительное прошлое; либо — увы — "дальнейшее растворение в западной культуре".
"Культурный шок", пережитый исламским миром от столкновения с Европой, Игнатенко едва ли не сводит к конфликту, связанному с образностью. Получается: державшаяся на образе Зеркала (вполне конкретного — металлического, полированного) грандиозная метафизическая конструкция утратила убедительность и безусловность, если и вовсе не рухнула, лишь вследствие того, что арабы- мусульмане увидели (разом посрамившее всю их мысль!) западное, венецианское стеклянное зеркало.
Павел Тарасов
На обочине Шелкового пути
Родиной шелка, как известно, является Китай. Если верить Конфуцию, то секрет его производства принадлежал одной китайской принцессе в 2640 году до новой эры. И европейцам понадобилось много веков, чтобы раскрыть тщательно оберегаемую тайну. Впрочем, секрет секретом, а китайские купцы поставляли шелк, быстро ставший товаром "повышенного спроса", в страны Азии, Европы и Средиземноморья.
В 1993 году журнал "Nature" опубликовал доказательства того, что шелк китайского производства был известен в Египте уже около трех тысяч лет назад, то есть почти на тысячу лет раньше официально признанной даты. Можно предположить, что эта драгоценная ткань, как в средние века пряности, а в наше время нефть, была одним из важнейших элементов экономики Древнего мира. По крайней мере, римский философ и моралист Плиний уже в I веке писал, что "непомерная любовь римлянок к шелку подрывает финансовые устои империи и угрожает ее существованию".
В современном массовом сознании Шелковый путь, соединявший на протяжении более двух тысячелетий Восток и Запад, — самая известная и самая древняя дорога Евразии. Но немногие знают, что под этим "псевдонимом" скрывается множество торговых путей-дорог, как сухопутных, так и морских, по которым перевозился не только шелк, но и другие товары. В этом смысле понятие "Шелковый путь" появилось в 1877 голу. В современный лексикон ввел его немецкий географ и путешественник Фердинанд фон Рихтгофен.