Знание-сила, 2007 № 05 (959)

Но львиную долю записей в солдатских фронтовых блокнотах составляли тексты песен. Их — как придется, с ошибками и преднамеренными искажениями — списывали прямо с экрана, беря за основу и потом часто перерабатывая по-своему песни любимых фильмов (все рекорды тут бьет знаменитая «Темная ночь»), их переписывали из фронтовых газет. Например, в газете Брянского фронта «На разгром врага» в марте 1942 года было напечатано стихотворение С. Городошникова с подзаголовком «Поется на мотив «Раскинулось море широко». «Бойцы прочитали номер, — рассказывалось позже в той же газете, — а потом вырезали понравившееся им стихотворение, переписывали и размножали. День спустя красноармейцы пели эти стихи».

Главными местами бытования фронтового фольклора были запасной полк и госпиталь. Стихийными фронтовыми клубами часто становились КПП — контрольно-пропускные пункты, которые сами солдаты часто называли «землянкой с гитарой». Вот описание такого клуба: «...Было мало зрителей, но много исполнителей. На одной из стен землянки висела гитара, неизвестно когда и кем принесенная сюда, но прижившаяся и как-то уютно вписавшаяся в эту прифронтовую землянку».

Среди песен, которые переписывали и исполняли, были и песни старого, дореволюционного репертуара (жестокий городской романс), и советская авторская песня, и образцы фронтовой поэтической самодеятельности, и многочисленные переделки известных стихов и песен.

Эти последние особенно обращают на себя внимание: они как бы маркируют принадлежность всего песенного репертуара скорее фольклору, чем современной авторской традиции. В устном народном творчестве вообще нет понятия авторства и нет ценности точного воспроизведения авторского образца или чувства вины за искажение авторского текста и замысла. Любой исполнитель сказки, былины, фольклорной песни чувствовал себя

— и был! — ее соавтором, считая не только своим правом, но и обязанностью по возможности приближать содержание к тому, что происходит здесь и сейчас, или к событию, почему-то ставшему актуальным в момент исполнения. Переход в письменную культуру как раз сопровождался признанием авторства, уважением к нему.

В этом отношении фронтовые блокноты фиксируют как бы переходную стадию между двумя этими пластами культуры. С одной стороны, известные тексты не раз переделывались, переиначивались без всяких ссылок на текст исходный. С другой — владелец блокнота обязательно отмечал, где и в какой ситуации он записал ту или иную песню, часто — с чьих слов. Поэтому блокноты часто превращались в своеобразный дневник, в котором тексты песен перемежались краткими пометками:

«Лтв. Лихоманов госпиталь Позднань. 9.7.45»; «9.1.45 висла»; «Писал с альбома (,..)опонина 9/1У-1945 1 час ночи»; «Эту песню вписала в мою, Б.П., записную книжку на перроне жд вокзала в Тбилиси во время остановки эшелона, которым эвакуировался из Сочи эвакогоспиталь» (речь идет о медсестре госпиталя, в котором лежал владелец блокнота и встреча с которой на вокзале была совершенно случайной).

В других блокнотах их дневниковая часть существенно шире; как и в письмах солдат с фронта в родную деревню, в них старательно отмечается погода в день записи — чисто крестьянское внимание к погоде; иногда — своего рода психологические записи, какие-то локальные сведения, наблюдения, особенно когда армия продвигалась за границей СССР.

Среди песенных текстов попадались и такие, которые бытовали именно в виде стихов и вообще не исполнялись — так называемые «альбомные» песни. В книге приводится интересное наблюдение Л. Пушкарева: «Мне часто встречались в госпиталях и песни-письма от имени умирающих солдат на родину. Такие песни любовно переписывались ранеными, что и объясняет их включение в различные фронтовые песенники, хотя, надо признаться, устно исполнялись они вовсе не так часто, как это можно было бы предположить по числу их записей. В качестве примера приведу одну песню, которая в песенниках встретилась мне 8 раз, а в устном исполнении — ни разу...»

Бурный интерес солдат к песням, разумеется, не мог обойтись без контролирующего и воспитующего «пригляда» партийных деятелей действующей армии. Цензуре подвергались не только тексты, но и манера исполнения. Л.Пушкарев рассказывает о заседании партбюро части, посвященном песне, которую принесли на фронт прибывшие из пополнения солдаты, исполнявшие ее на мотив полублатной «С одесского кичмана бежали два уркана». Текст песни был решительно изменен, переосмыслен, приближен к войне, тем не менее по общему решению коммунистов исполнение песни было осуждено. «Ее содержание и ее форма (нарочитое искажение звучания слов в подражание одесскому говору, употребление неверных грамматических форм и т.д.) были явно чуждыми маршевому материалу тех лет», — пишет Пушкарев.