Поскольку было очевидно, что с каждой секундой девушка приходит во все большее возбуждение, то появление мисс Фарлоу, пожалуй, можно было назвать счастливым случаем, положившим конец дальнейшей критике черт характера мистера Оливера Карлетона. Поведение мисс Фарлоу сообщило ее нанимательнице, что она по-прежнему полагает себя глубоко уязвленной, но намерена сносить все выпавшие на ее долю лишения с христианским смирением. Вежливость ее по отношению к Лусилле была настолько церемонной, что грозила раздавить возбужденную юную леди, а манера, в которой она выслушивала любые замечания Эннис и тотчас же соглашалась с ними, отдавала таким раболепием, что сторонний наблюдатель вполне мог заподозрить в ней невольницу властной и жестокой хозяйки. Но едва Эннис, которую подобная тактика заставила потерять терпение, уже готова была выйти из себя, как дворецкий доложил о появлении мистера Элмора, что разрядило напряженную атмосферу.
А вот молодой человек явно пребывал не в лучшем расположении духа. Мимоходом одарив Лусиллу гневным взглядом, он рассыпался в извинениях перед хозяйкой за то, что предстал перед ней в сапогах и бриджах: это нарушение правил хорошего тона явно ранило его чувствительную натуру. Напрасно мисс Уичвуд умоляла его не придавать таким мелочам никакого значения, пытаясь обратить внимание юноши на то, что и сама вышла к нему в утреннем платье. Мистер Элмор ничего не желал слушать и стремился лишь подробно изложить ей обстоятельства, каковые и вынудили его явиться, как он выразился, в образе сущего бродяги.
– Из-за спешки, с которой я пустился в наше путешествие, у меня не было времени взять с собой хоть какие-либо вещи, – сказала он. – Умоляю вас простить меня за столь недостойный вид! Равным образом и за то, что я, как мне представляется, ужасно опоздал со своим приходом. Меня задержала необходимость обзавестись дополнительными средствами, поскольку мелочь, что была у меня в карманах, я израсходовал к тому времени как добрался до Бата.
– Так я
На что мистер Элмор с содроганием ответил, что, слава богу, он пока не настолько обнищал. Ему пришлось выложить свои часы на полку, что было плохо, но все-таки лучше, нежели состригать шерсть с подруги детства. Сии таинственные слова повергли его слушательниц в замешательство, и ему пришлось объяснить, что он заложил свои часы, поскольку это было предпочтительнее, чем занимать деньги у Лусиллы. Мисс Фарлоу заметила, что подобные представления делают ему честь, а вот его подруга детства заявила напрямик, что это яркий пример тех вздорных понятий, которыми он забивает себе голову; мисс Уичвуд пришлось поспешно вмешаться, чтобы не дать спору между ними разгореться с новой силой. Мисс Фарлоу, которая, каким бы ни было ее мнение о девицах, кои убегают из дому и обманом втираются в доверие к чужим хозяйкам, питала, подобно многим старым девам, слабость к симпатичным молодым людям, предложила ему излить душу, окружив его таким сочувствием и заботой, что когда прозвенел колокольчик на ужин, он уже позабыл о своих горестях и смог сполна насладиться поданными блюдами, обильно запивая их превосходным кларетом, который поставлял сестре сэр Джеффри. В этот момент мисс Уичвуд и решила поинтересоваться у него, что он намерен делать: остаться в Бате или вернуться к своим встревоженным родителям.
– Я должен вернуться, разумеется, – ответил он, с тревогой глядя на нее. – Они ведь не знают, где я, и, боюсь, от беспокойства у отца может начаться лихорадка. Я никогда не прощу себе, если он сляжет с одним из своих сердечных приступов.
– Какой ужас! – воскликнула мисс Фарлоу. – Бедный джентльмен! И ваша мама тоже! Затрудняюсь сказать, кто из них достоин большей жалости, но, полагаю, это все-таки она, поскольку на ее плечи легла
– В общем, нет, не совсем
– Четыре, – вмешалась Лусилла.
– Да, но я не считаю Сапфиру, – пояснил он. – Она уже давно замужем и живет в другой части страны.
– Насколько я понимаю, у вашего отца слабое здоровье, – сказала мисс Уичвуд, – и поэтому очень важно не заставить его тревожиться ни мгновением дольше необходимого.