Знатный род Рамирес

Медленно шагая по гулким плитам, Труктезиндо прохаживался со своим гостем от очага до дверей, скрытых за кожаной занавесью. Он слушал Мендо Паеса, скрестив руки; белая борода пышно рассыпалась по его груди. Мендо, как родственник и друг, явился в Санта-Иренею один, без опасений; на поясе поверх серого шерстяного казакина висел только короткий меч да торчал за поясом сарацинский кинжал. Он гнал коня во весь дух от самой Коимбры и, не отряхнув дорожной пыли, стал умолять тестя, чтобы во имя принесенной королю присяги тот не вступал под знамя Леона и мятежных инфант. Мендо привел все доводы против дочерей дона Саншо, какие были собраны и изложены учеными писцами курии: решение толедского собора, апостольское послание из Рима от папы Александра, древние законы вестготов! Да и чем обидел обеих инфант их царственный брат, какой повод им дал, чтобы призывать леонские войска на землю Португалии? Никакого! Дон Афонсо не лишал их права на замки и деревни, пожалованные доном Саншо. Король Португалии просит лишь об одном: чтобы ни одна пядь португальской земли — будь то пустошь или город — не уклонялась от повиновения короне. Разве король дон Афонсо скуп? Или жаден? Разве не подарил он доне Санше восемь тысяч золотых морабитинов? А сестра в благодарность за это зовет на Португалию врагов — и вот уже леонец вторгся в пределы отечества, уже пали под его натиском славные крепости Улгозо, Контраста, Уррос, Ланьозело! Старший в роде Соуза, Гонсало Мендес, не почел нужным быть в рядах христиан под Иавас-де-Толоса, зато не замедлил явиться на зов инфант, и теперь рыщет, точно сарацин, по португальской земле, от Агиара до Миранды, разоряя все на своем пути! Уже в горах на той стороне Доуро замечены знамена с тринадцатью кольцами — а вслед за ними пожалуют и разбойничьи банды этого басурмана Кастро! Королевству грозит беда от рук христиан, а ведь на южных границах мавры и берберы еще не отучены от дерзких набегов на наши поля… Славному сеньору Санта-Иренеи, столь много сделавшему для собирания португальских земель, не пристало разорять их, отрывая лучшие куски на потребу монахов и строптивых женщин!

Так говорил Мендо Паес, меряя зал широкими шагами; он был так разгорячен и взволнован, что два раза кряду наполнил деревянный ковш и залпом его осушил. Затем утер губы тыльной стороной дрожащей руки и прибавил:

— Конечно, ты должен ехать в Монтемор, сеньор Труктезиндо Рамирес! Но будь посланником мира и согласия! Убеди дону Саншу и ее сестер, что не пристало женщинам враждовать со своим королем и покровителем!

Сеньор Санта-Иренеи остановился и устремил на зятя с высоты своего огромного роста проницательный взгляд из-под мохнатых, точно кустарник в морозное утро, бровей.

— Я поеду в Монтемор, Мендо Паес, но пролью мою кровь и кровь моих людей, чтобы обрел свое право тот, на чьей оно стороне.

Мендо Паес, опечаленный упорством старика, проговорил:

— Горько слышать, горько слышать! Кровь славных рыцарей прольется за неправое дело. Знай же, сеньор Труктезиндо Рамирес, что в Канта-Педре ждет Лопо Байонский, «Бастард», с сотней копий, чтобы отрезать тебе путь в Монтемор.

Труктезиндо поднял свое крупное лицо и рассмеялся так громко и надменно, что хрипло зарычали бульдоги и сокол, пробудившись, взмахнул крыльями.

— Вот добрая весть, сулящая добрую потеху! А скажи-ка, сеньор старейшина королевской курии, ведь ты привез это верное известие в надежде припугнуть меня?

— Припугнуть тебя? Да тебя не припугнет сам архангел Михаил с огненным мечом и всем небесным воинством! Я не первый день тебя знаю, Труктезиндо Рамирес. Но ты мой тесть, и раз судьба решила, что в этой войне мы не можем биться рядом, я хочу, по крайней мере, предупредить тебя об опасности.

Престарелый Труктезиндо хлопнул в ладоши, созывая домочадцев.

— Хорошо, хорошо. Давайте ужинать. Садитесь за стол, отец Мунио!.. А ты, Мендо Паес, оставь опасения.

— Не в опасениях дело! За тебя я не боюсь, пусть там ждут хоть сто копий, хоть двести.

И пока монах свертывал пергамент и пробирался к столу, Мендо Паес хмуро добавил, медленно отстегивая кожаный пояс:

— Меня гнетет другое: из-за этого похода, любезный тесть, ты окажешься в ссоре с отечеством и королем.

— Сын и друг мой! Пусть я в ссоре с отечеством и королем, зато в мире с совестью и с собой!

Этих гордых слов, свидетельствовавших о непоколебимой верности слову, не было в поэмке дяди Дуарте. Придумав их в порыве вдохновения, Гонсало отложил перо, потер руки и радостно воскликнул:

— Дьявольщина! А ведь это талантливо!

Вскоре фидалго завершил главу. Он чувствовал, что вконец измотан, просидев за столом с девяти часов утра, не разгибая спины и воскрешая в себе, да еще натощак, неутомимую энергию воинственных дедов!