Знатный род Рамирес

И в самом деле, как грозно вздымались стены древней твердыни в то жаркое августовское утро, когда стяг Бастарда из рода Байонов мелькнул за прибрежными рощами Рибейры! Уже между зубцами настороженно пригнулись лучники, натянув тетиву. Над башнями и оборонным ходом позади зубцов подымались густые клубы дыма — там кипятили чаны со смолой, чтобы опрокинуть их на байонских ратников, если они попытаются штурмовать стены. Адаил перебегал от зубца к зубцу, в последний раз объясняя план обороны, проверяя, на месте ли связки стрел, кучки метательных снарядов… По всему огромному поселению из-под крылечных навесов выглядывали крестьяне, пекари, скотники; они в страхе крестились, дергали за кончик плаща скачущих мимо конников, чтобы узнать, чье войско идет на наших. Тем временем вражеский отряд переправился через Рибейру по кое-как сбитому деревянному мосту и уже въезжал в тополевый лесок, уже приближался к каменному кресту, что некогда поставил на границе родовых владений Гонсало Рамирес — «Тесак». В тишине жаркого августовского утра зычно трубили рожки Бастарда, выводя протяжный мавританский напев.

И вот, когда Гонсало, охваченный творческим жаром, рылся в «Словаре синонимов», ища слова позвучнее, чтобы передать протяжное пение байонских рогов, он и в самом деле услышал где-то под башней торжественное гудение, звучавшее все громче среди лимонных деревьев. Перо его замерло на бумаге — тут грянуло «Фадо о Рамиресах» и понеслось из сада вверх, к его балкону, увитому цветущей жимолостью, — словно серенада, льющаяся из глубины сердца:

Возвышается надменно
Башня Санта-Иренея…

Видейринья! Фидалго радостно бросился к окну. Внизу, среди ветвей, отчаянно замоталась чья-то шляпа и раздался приветственный возглас:

— Ура депутату от Вилла-Клары! Ура высокородному депутату Гонсало Мендесу Рамиресу!

Гитара торжественно заиграла «Гимн хартии». Приподнимаясь на носки лакированных ботинок, Видейринья кричал:

— Да здравствует славный род Рамиресов!

Из-под неистово мотавшегося цилиндра мелькнуло лицо Гоувейи; забыв про горло, он ревел:

— Да зравствует благородный депутат от Вилла-Клары! Ура!

Гонсало, изнемогая от смеха, вышел на веранду, простер руку:

— Благодарю вас, дорогие сограждане! Благодарю!.. Вы оказали мне большую честь, так красиво посетив меня, — ты, славный глава администрации, ты, вдохновенный фармацевт, и ты, великодушный…

И вдруг умолк. А Тито? Неужели Тито не пришел? О, Жоан Гоувейя, ты не пригласил Тито!

Посадив цилиндр на голову, Гоувейя, щеголявший в тот день еще и алым атласным галстуком, заявил, что Тито — «свинтус».

— Мы условились, что придем все вместе. Он даже обещал захватить дюжину шутих, чтобы взорвать их под звуки гимна. Место сбора — у моста. Но Тито — свинья! Он не явился! Во всяком случае, он знал, отлично знал… Просто он изменник,

— Хорошо. Поднимайтесь сюда! — крикнул Гонсало. — Через две минуты я буду одет, А для аппетита предлагаю по рюмке вермута и небольшую пробежку до сосняка!..

Видейринья, вытянувшись во фрунт и держа гитару торчком, зашагал между грядок, под виноградным навесом. Следом маршировал Жоан Гоувейя, подняв зонтик, как древко знамени. Когда Гонсало вошел в спальню, взывая к Бенто, чтобы он поскорее принес горячей воды, «Фадо о Рамиресах» раскатывалось могучими руладами среди посадок фасоли, под окном, где сохло кухонное полотенце. Исполнялся любимый куплет фидалго — тот, где его знаменитый дед, Руй Рамирес, бороздя на шлюпе воды Омана, замечает в отдалении три английских корабля; в своем алом плаще он стоит на носу корабля и, положив руку на пояс из буйволовой кожи, инкрустированный золотом и самоцветами, предлагает англичанам сдаться:

Подбочась, он зычно крикнул
Неприятельским судам:
«Эй! Сдавайтесь, англичане,
Португальским морякам!»

Торопливо пристегивая подтяжки, Гонсало подхватил хвалебную песнь:

Подбочась, он зычно крикнул
Неприятельским судам…

Он напевал напряженным фальцетом и думал о том, что с такой длинной вереницей предков он смело может презирать и Оливейру, и старух Лоузада. Но тут в коридоре загудел раскатистый бас Тито:

— А где же депутат от Вилла-Клары?.. Уже примеряет новую форму?

Сияя от радости, Гонсало распахнул дверь:

— Входи, Тито! Теперь депутаты не носят мундиров! Но если бы носили, то я, черт побери, надел бы и мундир, и шпагу, и шляпу с кокардой, чтобы почтить таких дорогих гостей!

Тито медленно шел к нему, заложив руки в карманы оливковой вельветовой куртки, сдвинув на затылок широкополую шляпу и обратив к фидалго честное, бородатое лицо, красное от полнокровия и солнца.

— Под формой я подразумеваю не мундир, а ливрею, лакейскую ливрею.

— Еще чего?!

Великан продолжал еще оглушительней: