Знатный род Рамирес

Все лето Андре просидел в столице, затем отправился в Синтру, где черный пламень его глаз опустошил немало сердец; потом он совершил триумфальную поездку по Брагансе, под треск фейерверков и клики «виват!» в честь племянника нашего Рейса Гомеса. В октябре Браганса поручила доктору Андре Кавалейро (как писало «Эхо Трасос-Монтес») представлять ее в кортесах, вверившись его блестящей эрудиции и ораторскому дарованию…» Лишь после всего этого он вернулся в Коринду. Бывал и в «Башне». Отец Гонсало как раз только что перенес гастрическую лихорадку, обострившую его застарелую болезнь — диабет; во время этих посещений Андре уже не искал случая увлечь Грасинью в тенистые, уединенные аллеи парка. Нет! Он предпочитал сидеть в голубой гостиной и беседовать о политике с укутанным в одеяло Висенте Рамиресом. Старый губернатор уже не поднимался с кресла. Грасинья писала брату в Коимбру, что встречи с Андре стали не такими пылкими и непринужденными, как раньше: «…он очень занят, готовится в депутаты…» После рождества Кавалейро вернулся в Лиссабон к открытию кортесов; он вез с собой целый обоз мебели, камердинера Матеуса, новую верховую лошадь, купленную в Вилла-Кларе у Мануэла Дуарте, и два ящика книг. Милейшая мисс Роде утверждала, что Марс, как и подобает герою, попросит руки Психеи лишь после какого-нибудь славного подвига, например, «после триумфального дебюта, благоухающего всеми цветами красноречия…». Когда Гонсало приехал в «Башню» на пасхальные каникулы, лицо сестры показалось ему бледненьким и испуганным. Письма от Андре, который давно уже выступил «с триумфальным дебютом, благоухающим всеми цветами красноречия», становились все короче, все небрежней. Последнее его послание (которое Грасинья под секретом показала брату), с пометкой «палата депутатов», состояло всего из трех кое-как нацарапанных строчек: «Предстоит масса работы в комиссиях, погода хорошая, сегодня вечером бал у графа Вильяверде, ужасно соскучился. Твой верный Андре…» Гонсало Мендес Рамирес решил в тот же вечер поговорить с отцом, угасавшим в своем кресле,

— По-моему, Андре очень нехорошо поступает с Грасиньей. Что ты об этом думаешь?

Висенте Рамирес слабо пошевелил рукой; жест его выражал печаль и бессилие; перстень с гербом то и дело соскальзывал с исхудавшего пальца.

Но вот в мае закрылись заседания кортесов — нескончаемые заседания, поглощавшие все мысли Грасиньи, которая страстно мечтала, «чтобы депутатов распустили на каникулы». И что же? Чуть ли не на следующий день она в Санта-Иренее, а Гонсало в Коимбре узнали из газет, что «молодой многообещающий депутат Андре Кавалейро отбыл в Италию и Францию в длительный вояж, посвященный отдыху и ученым занятиям». Ни единой строки своей избраннице, почти невесте!.. Это был прямой вызов. В былые времена Рамиресы с конными вассалами и пешей ратью обрушились бы за такую обиду на гнездо Кавалейро и оставили бы на месте замка лишь обугленные бревна да повешенных на пеньковой веревке челядинцев… Но умиравший Висенте Рамирес только покорно прошептал: «Негодяй!..» Гонсало в Коимбре рычал от ярости и клялся отхлестать мерзавца по щекам! Добрейшая мисс Роде обрела утешение в музыке: она велела распаковать свою старую арфу, и над рощами Санта-Иренеи понеслись элегические арпеджио. Кончилось все это горькими слезами Грасиньи. Она так отчаялась в жизни, что перестала даже причесываться и несколько недель пряталась от всех в павильоне под акациями, чтобы никто не видел ее горя.

Сколько воды утекло с тех пор, а воспоминание об этих слезах снова обожгло жаждой мести сердце Гонсало. Он ударил палкой по ограде, словно то были ребра Кавалейро! Друзья шагали по мосту через Портелу; в этом месте взору путника открываются бескрайние поля; с дороги видна была вся Вилла-Клара, облитая лунным светом, — от монастыря святой Терезы, на Фонтанной площади, до новой кладбищенской стены, белевшей на вершине холма под тонкими кипарисами. В глубине долины светлым пятнышком выделялась церковь пресвятой девы Марии Кракедской — все, что уцелело от древнего монастыря, где некогда покоились в грубо вытесанных каменных склепах могучие скелеты Рамиресов. В темноте, под аркой моста, журчала речонка, тихо пробираясь по усеянному галькой руслу. Видейринья, охваченный поэтическим восторгом перед безмолвием и кроткой негой ночи, снова запел под приглушенное бормотание струн:

Не вздыхай понапрасну, не плачь,
Для меня твои слезы — вода,
Знай, что умерло сердце мое
И не встретимся мы никогда!..