Знаток тюрьмы

Я посидел с нею еще немного, думая, что она может смягчиться, но когда она снова уснула, я покинул комнату. Временами мы видимся. Каждый раз, когда мы встречаемся, она внимательно разглядывает мое лицо, но пока не находит очевидных причин для доверия. У меня мало надежды, что она вообще найдет меня иным, и перспективу жизни без нее становится все более трудно переносить. Похоже, я не могу стряхнуть тот скептицизм, который Фрэнк Ристелли правильно приписал мне, ибо несмотря на все, что я испытал в Алмазной Отмели, я продолжаю размышлять, что наши жизни находятся под воздействием могучей принудительной силы, которая заставляет нас поверить в нереальное. Моя грудь, например. Несколько недель назад я обратил внимание на россыпь бледного обесцвечивания, которое проступило на коже, их оттенки и частично прорисованные образы напоминали татуировку на груди Ристелли, и все же когда татуировка достигнет своей окончательной формы, что она по моему мнению вскоре должна сделать, частью моего разума я буду искать такого объяснения, которое удовлетворит мою циническую душу. Если рождение ребенка женщиной, которая когда-то была мужчиной, не убедило меня в чудесном, есть ли что-нибудь, что преодолеет мои способности сомневаться? Только когда я рисую, поток веры течет сквозь меня, но и тогда я не уверен, является ли то, во что я верю, внутренним свойством темы работы, или это константа моего Эго, принцип само-возвеличения, который я обожествляю с навязчивым рвением.

Ристелли тоже занимает место в куполе передней, убогое седое привидение, проскользнувшее назад в мир, и Кози тоже там, падающий к центру, где, почти погребенный светом, Квирс висит в своем вечном мучении, прометейский Христос, расплатившийся варварским жертвоприношением. Я долго сидел над заметками Кози и обыскивал архивы в попытке больше узнать о Квирсе, чтобы понять, что же привело его к такой смерти. Трансцендентное мгновение, наподобие такого, что поразило Саула по дороге в Дамаск, озарение слепого зрения? Или Квирс постепенно проложил свою дорогу к вере достаточно сильной, чтобы претерпеть свой спасительный акт? Я не обнаружил никаких ключей, чтобы объяснить его трансформацию, только отчет о зверствах, но я думаю ныне, что оба ответа корректны, что все наши труды направлены к достижению такого момента, и, вероятно, в этом лежит причина моего скептицизма, ибо хотя озарение такого сорта удалит барьеры, что удерживают меня от моей семьи, я страшусь этого момента. Я боюсь, что растворюсь в свете, буду одурманен и смутен, как Черни, либо по-дурацки евангеличен, как Ристелли. Омерзение к властям, что толкнула меня в криминальную жизнь, сопротивляется даже такой власти, которая обещает конечное благословение. Я поражен, я болею логикой человека, говорящего нет, и, чтобы оправдать свою позицию, формулирую вопросы, на которые нет ответов. Я отравил свои хлипкие попытки веры иррациональностями и невозможностями Алмазной Отмели.