Зной прошлого

— Стоилов, ты что, прямо сейчас выдумал эту песню?

— Никак нет, господин поручик! — ответил тот. — Это старинная песня, еще с турецкого времени. В нашем селе ее часто поют.

Наступила тишина, которая вскоре вновь была прервана грозным окриком поручика Григорова:

— Не разговаривать! Не останавливаться! При малейшей попытке неподчинения — расстрел на месте!

Я взглянул на певца. У меня возникло чувство, что он только что пел не о болгарах, арестованных когда-то в прошлом бейскими стражниками, а о нас, о тех, кого он сам был приставлен охранять сейчас, словно лютый пес. Возможно, что он хотел предупредить о том, какая тяжелая участь ждет нас. Наверное, он давно уже служил под началом поручика Григорова и хорошо знал его жестокий нрав, его черное прошлое палача.

…Случилось это осенью 1941 года. В районе города Смоляна появились трое политэмигрантов, тайно возвратившихся в Болгарию по заданию партии: Митакса Гугинский из села Ливочево, Минко Иванов из села Струпел и Продан Табаков из села Крыстевич. Митаксе удалось связаться со своими близкими из родного села, но, к несчастью, о его возвращении узнал и неизвестный предатель. Власти подняли на ноги всю околию, на поиски парашютистов были брошены войска и полиция. Весь район был блокирован. В селах были проведены повальные обыски. Хватали, не разбирая, и правых и виноватых, задержанных зверски избивали во время допросов. Особой жестокостью по отношению к населению отличались поручик Григоров, служивший тогда в двадцать четвертом пехотном полку, и фельдфебель Златков из двадцать первого среднеродопского пехотного полка. Поручик с группой подручных врывался в дома крестьян, тут же пускал в ход кулаки, запугивал, грозился, что если парашютисты не будут выданы, то все село будет сожжено дотла. Стефан Иванов, бывший в то время начальником околийской полиции в Смоляне, позднее вспоминал: «Когда я в начале октября приехал в Ливочево, село уже было блокировано по распоряжению поручика Григорова. Он же силой заставил мать Митаксы Гугинского отправиться на поиски сына. Бедная женщина была вынуждена бродить в горах и звать Митаксу. Естественно, что за нею было установлено скрытое наблюдение. Но подпольщики, по всей видимости, почувствовали неладное и в западню не попались. Однако через несколько дней они все же погибли в перестрелке, нарвавшись на одну из многочисленных засад, расставленных повсюду поручиком Григоровым». За это и прочие совершенные им преступления поручик Григоров после победы революции был заочно приговорен Народным судом к пожизненному заключению…

Песня, которую пел пограничник Стоилов, предрекала нам суровые испытания. Мы были молоды тогда, и нам трудно было поверить до конца в возможность собственной гибели. Но мрачное это пророчество сбылось — пятерым арестованным не суждено было дождаться свободы.

В селе Рудник мы попали в руки капитана Николова. Он был весьма доволен тем, как проходила операция по очистке вверенного ему района от «красной заразы». Несколько сотен пограничников рыскали по его приказу по окрестностям, выискивая коммунистов и ремсистов, значившихся в списке подрывных элементов, составленном с помощью представителей сельской верхушки. Капитан с удовольствием ставил крестики напротив фамилий тех, кто уже был схвачен его ищейками. Проведение допросов с пристрастием должен был возглавить поручик Григоров. Наготове были и его подручные — унтер-офицеры Куртев и Златев, давно уже снискавшие славу кровавых палачей.

Не хочу описывать пытки и мучения, которым мы подвергались. В общем-то, они были теми же, что использовались и жандармерией, и полицией. Трое суток нас держали на узком каменном сеновале без пищи и без воды, не позволяли ни сесть, ни лечь. Руки были скручены за спиной, каждый был дополнительно привязан к вбитым в стену крючьям, что лишало нас всякой возможности двигаться. И днем и ночью продолжались допросы, во время которых нас жестоко избивали. В результате у Митко разошелся шов от сделанной год назад операции, левый глаз Янаки был прикрыт содранным со лба лоскутом кожи, а Стоян Димов почти полностью утратил зрение и способность говорить. Губы у всех потрескались и кровоточили от жажды. А допросы и истязания все продолжались. Нередко поручик Григоров, недовольный недостаточным усердием своих подручных, сам пускал в ход кулаки.

…Смена караула закончилась. Нас, как обычно, пересчитали, и на пост заступили новые часовые. Двое стали у двери, один у окна, еще несколько расхаживали по двору и у дома, в котором велись допросы. Когда шаги сдавших смену караульных затихли, один из стоявших у двери солдат прошептал:

— Товарищи, нам наконец удалось подобрать всю смену из наших… Поверьте, мы уже три дня думаем, как вам помочь.