Знойная параллель

— Ну вот, теперь и мне будет поспокойнее,— удовлетворительно встречает нас комендантша.— С наступающим вас, молодые люди.

— Здравствуйте, здравствуйте, тетя Шура,— здороваюсь с ней как со старой знакомой и представляю друзей.

А вот и Тонин голос сверху:

— Мальчики, заходите, мы давно ждем вас!

Поднимаемся на второй этаж. Дверь в комнату девушек тотчас открывается, и оттуда вырывается взбадривающая музыка.

— Если не ошибаюсь, это «Рио-Рита»,— со знанием дела говорит Фролов и первым начинает знакомиться с девчатами. За ним не очень смело, но с очень серьезным видом называет свое имя Чары.

Девушки невероятно смущены, но по тому, каким живым любопытством наполнены их глаза, я догадываюсь: и Чары, и Фролов им понравились.

Фролов — фронтовик. Как и у Чары, у него на груди награды. А что он тянет лямку почтальона, это не его вина. Это замполит увидел в нем импозантного парня. Таким, как он, только с людьми и общаться. Внешность — шик, и за словом в карман в нужный момент не полезет. Себя он называет работником армейской спецслужбы. И эта не очень определенная формулировка как раз подходит к его плексигласовому портсигару, на крышке которого красуется портрет американской кинозвезды Дины Дурбин. Фролов тотчас захватывает внимание девушек. А Чары, строгий и немногословный, подходит к этажерке и вынимает из стопки учебников Историю партии.

— Что, разве вы тоже проходите это? — спрашивает он с таким завидным хладнокровием, что девчата сразу оказываются возле него.

Симпатичная, в кудряшках, Оля, всегда игриво настроенная, сейчас вдруг делается серьезной и заговаривает с Чары о политике. Тут уже удивляюсь я. Вот уже не думал, чтобы эта вертунья что-то соображала в политике.

Мы с Тоней стоим возле патефона и смотрим, как доигрывается пластинка. Тоня немножко бледна: то ли от волнения, то ли мне так кажется, поскольку на ней темно-синее шерстяное платье, которое делает лицо Тони еще бледнее и изящнее. Она поправляет мне подворотничок и спрашивает, озираясь:

— Сам пришивал? Слишком неуклюже. Морщит... Идем в другую комнату, я перешью.

Я охотно повинуюсь. Тоня мне кажется такой милой, нежной и женственной, такой заботливой, что я не сдерживаюсь и целую ее в щеку. А когда входим в соседнюю комнату, целую многократно.

— Марат, Марат, миленький, ты помнешь мою прическу,— тихо шепчет она.— Ты не представляешь, сколько я сидела над ней. Ну отпусти же. Снимай гимнастерку...

Я сижу напротив, смотрю, как она отпарывает подворотничок, затем подшивает вновь. И Тоня исподволь глядит на меня, но с каким-то страхом и благодарностью и время от времени настораживается, к чему-то прислушивается.

— Кто-то должен позвонить?

— Да нет, что ты привязался.— Она подает мне гимнастерку.— Вот теперь другое дело. Надевай и идем к ребятам, а то скажут — не успели встретиться, уже уединились.

А девчата уже накрыли стол. Появляется традиционная бутылка шампанского и все остальное. Фролов осматривает бутылки. Оля несет на тарелке нарезанное сало.

Спустя полчаса мы уже сидим за столом, провожаем уходящий старый год. Девушки провозглашают меня тамадой и велят дирижировать «сводным армейско-студенческим оркестром». Я никогда не говорил застольных речей, не могу ничего придумать смешного и поочередно каждому даю слово. Сначала Тоне. Она встает и желает, чтобы старый год унес все неурядицы. Пока говорили тосты, время подошло к двенадцати. Открыли шампанское, разлили в стаканы, встали, пожелали друг другу всех благ и выпили. Сразу же завели пластинку: «Голубой Дунай» Штрауса, принялись было танцевать, но тут Фролов догадался, что надо поздравить тетю Шуру и вообще всех, кто остался на праздник в общежитии, и мы шумно выкатились из комнаты. Комендантшу застали за столиком, возле телефона. Фролов торжественно нес стакан с шампанским, но она наотрез отказалась от него:

— Я бражки своей, самодельной, выпила, и слава богу. А за то, что вспомнили старуху, спасибо. Главное ведь не питье, а внимание.

Мы пошли дальше. Но тут раздался телефонный звонок. Вслед послышался окрик:

— Глинкина! Антонина! Тебя просят. По междугороднему!

Тоня вернулась, а я остановился, чтобы подождать ее. Сразу появилось какое-то тревожное предчувствие и мысли зайчиками заметались: «Да, это тот самый звонок, которого она ждала». Я молча встал в сторонке, привалившись к перилам лестницы. Мне хорошо слышен ее голос:

— Ах, это вы! — удивляется в телефонную трубку Тоня.— Откуда вы взялись? Спасибо, спасибо... Вам тоже самого огромного счастья!

Потом она очень долго молчит, внимательно слушая своего собеседника. У меня начинает жечь сердце и становится нечем дышать. «Спокойно, Отелло, спокойно,— говорю я сам себе.— Ничего особенного не происходит. Мало ли у каждого из нас знакомых! Вот и у Тони есть знакомые».

— Леонид Иннокентьевич,— наконец каким-то не своим, очень жалким голосом произносит Тоня,— по-моему вы пьяны. Почему? А потому, что о таких вещах по телефону не говорят...