Зодчие

Голован за усердное и умелое руководство строительными работами при осаде Казани получил звание государева розмысла. Теперь путь на родину был ему открыт. Он уже не беглый монастырский крестьянин, а строитель, заслуги которого отмечены царем. И Голован немедленно после получения царского указа собрался в путь.

По возвращении из Казани Андрей поселил наставника и его приемную внучку в своей избе, а сам ютился в людской. Но насмешки дворни так надоели зодчим, что они решили на время увезти Дуню в Выбутино, к родителям Андрея.

Ясным январским днем 1553 года выехали из Москвы Андрей, Никита и Дуня.

Дуня ехала на маленькой косматой лошадёнке. Девушка тепло укуталась в беличью шубку; из-под меховой шапки весело глядело разрумяненное морозом лицо. Все нравилось ей на Руси: и огромный город, который она только что оставила, и сосновый бор с ветвями, осыпанными снегом, и новая теплая шубка, и лошадка Рыжуха, спокойно трусившая по гладкой дороге... Дуня не знала, что ее беспричинная радость навеяна чувством юной любви. Но когда на нее с улыбкой взглядывал Андрей, девушка смущенно опускала глаза.

После семнадцати дней утомительного пути подъезжали к Выбутину вечерней порой. Сердце Андрея билось неровно; его сжимала сладкая боль: вот она, родина, милая, покинутая... Двенадцать лет не был он дома!

Показалась длинная улица, растянувшаяся вдоль Великой, теперь скованной льдом, занесенной глубоким снегом.

Голован искал глазами родную избу. Вот и она... Какой маленькой она показалась!

Андрей вошел в избу, навстречу поднялись сумерничавшие старики.

- Кого бог нанес? - спросил Илья.

Но материнское сердце уже признало вошедшего.

- Андрюшенька! Кровинушка! - Афимья с плачем бросилась к сыну.

- Батя! Мамынька!..

Голован поклонился в ноги отцу с матерью. Они обнимали его, целовали. Афимья начала причитать по обряду, но в этом причитании слышалась великая радость матери, снова увидевшей сына.

Отец сильно изменился за протекшие годы. Он стал ниже Голована, волосы его совсем побелели.

- Андрюшенька! Маленький мой!.. - разливалась около сына Афимья.

Илья спохватился первый:

- А на дворе, Андрюша, что за люди?

- Ох я безрассудный! Там Булат, наставник мой!

- Булат? Жив?! А мы его по твоим грамоткам за упокой записали, поминанье подавали...

Илья выбежал на улицу, пригласил спутников сына.

Зажгли лучину. Изба наполнилась шумом, движеньем. Булат покрестился перед иконой, облобызался с хозяевами. Смущенная Дуня стояла возле двери.

- А это кто же с вами, девка-то? - тихонько спросила Голована мать.

Булат расслышал вопрос:

- Это? Это мне дочку бог послал в чужой земле.

Дуня заплакала. Афимья женским чутьем поняла, как тяжело и неловко девушке у чужих, незнакомых людей. Старушка обняла ее, ласково повернула к себе:

- Славная моя, бастенькая!180 Годков-то сколько тебе?

Дуня смущенно молчала.

- Чего ж робеешь, касаточка? Пойдем-ка, я тебя обряжу по-нашему, по-хрестьянски!

Через несколько минут все ахнули: за Афимьей вошла в избу стройная высокая девушка с толстой русой косой, в нарядном сарафане, с ожерельем на груди. С миловидного лица смотрели заплаканные, но уже улыбающиеся глаза.

- Вот! - привскочил с лавки Илья Большой. - Ай да сынок! Гадал поймать сокола - словил серу утицу!

Андрей смутился и бросился доставать привезенные родителям подарки. Матери с поклоном подал персидскую шаль, а отцу - теплый кафтан.

Старики обрадовались, как дети.

- Теперь я этот плат в праздники стану надевать, - говорила Афимья, пряча подарок в укладку.

А Илья нарядился в кафтан и повертывался, стараясь казаться молодцом.

- Справский кафтан, хошь бы и не мне носить, а самому тиуну! Ну, спаси тебя бог, сынок!

Голован с грустью смотрел на когда-то могучего отца, сильнее которого, казалось, не было никого на свете...

Стали укладываться спать. Дуня со старухой забрались на печку, а мужчины легли на полу.

- Ну, теперя, сынок, все поряду сказывай! - молвил Илья, обнимая шею сына здоровой рукой. - Шутка ли: двенадцать годов прошло, как тебя не видали! А все денно-нощно о тебе думали...

- Поличье, что ты с меня списал, я доселе храню, - улыбнувшись сквозь слезы, отозвалась старая Афимья.

Разговор продолжался всю ночь. Усталая Дуня заснула, доверчиво прижавшись к Афимье, а остальные не сомкнули глаз.

Голован объявил отцу, что прогостит в Выбутине недолго. Старики не спорили: они понимали, что такой сын, как Голован, - отрезанный ломоть. Зато как обрадовались они, когда Булат попросил разрешения оставить у них Дуню.

- Есть у меня заветная думка побродить по Руси с Андрюшей, покуда ноги носят, - объяснил он Илье. - А коли нас не будет, где девке приют найти? Разве можно на Москве жить одной! Много лихих людей - изобидят сироту.

- Да господи, - заторопилась Афимья. - мы уж так рады!

- Как ты, ласковая, мыслишь? - спросил Дуню Илья.

- Я останусь, - потупилась девушка.

- Ну вот и хорошо! Будешь у меня отецкая дочь!

- А мне сестрица! - добавил Андрей.

Никита бросил на него испытующий взгляд, но парень был спокоен, и ничего, кроме братской нежности, не увидел старик на его лице.