Зодчие

— Казанское царство государь Иван Васильевич под свою высокую руку привел, слыхали? В память сего великого дела задумал царь на Москве поставить храм, какого от веку веков не видано на Руси. И нужны нам, — начал Нечай сыпать искусную скороговорку: — каменщики и плотники — хорошие работники, молотобойцы и кузнецы — удалые молодцы, копачи-бородачи, печники-весельчаки…

Нечай выждал, когда смолк смех мужиков.

Тихо, вполголоса, оставив шутовскую манеру, начал он рассказ о славном походе. Перед изумленными слушателями встали грозные стены Казани и многочисленные защитники, спрятавшиеся за ними; мужики точно видели воочию страшные взрывы, разметывавшие землю, бревна и человеческие тела, слышали крики и стоны воинов, сцепившихся на улицах города в смертном усилии.

Нечай рассказывал хорошо, рисовал живые и яркие картины.

Потрясенные слушатели долго молчали.

— Да, — отозвался один из стариков, — великое дело свершили. И что храм замыслили соорудить — это на благо. Надо, мужички, подмогнуть…

Мужики удивлялись молчанию второго бирюча. Чувствуя это, Жук заговорил скупо и коряво. Но самая нескладность его речи была, пожалуй, ближе и роднее слушателям, чем бойкая скороговорка Нечая.

— Что долго толковать: пиши, бирюч, меня, Кузьку Сбоя! Иду церкву строить!

— Кузька идет — и меня пиши: Миколка Третьяк!

— И меня, Емелю Горюна!

— Тихо, тихо! Чередом! Обсказывайте свои уменья!..

Так ходили глашатаи по русской земле.

Не напрасен был труд: отовсюду поднимались ремесленники. Подряжались на работу артели, привычные к отхожим промыслам. Часто артельщики договаривались прийти, когда окончат подряженную работу.

Являлись хорошие мастера из таких мест, куда бирючи не заходили: много поселений на Руси, в каждое не заглянешь. Но и туда докатывалась молва.

Приходил какой-нибудь бородач с саженными плечами:

— Не вы ль царские посланцы?

— А у тя какая надобность?

— Слыхал, плотники требуются.

— А ты плотник?

— Исконный. С дедов-прадедов этим рукомеслом кормимся. Домов поставлено без счету. Церкви, хоромы строили…

Заподряженный бородач уходил довольный. Радовались и бирючи.

Прилетели журавли, принесли на крыльях весну. Забегали белоголовые ребятишки по лужам. Начали стекаться строители в бараки, построенные на берегу Москвы-реки. Разбитные целовальники опрашивали приходящих: кем завербован, на какую работу, принес ли инструмент. Всё записывали, людей расселяли по профессиям: каменщиков в один барак, землекопов в другой, плотников в третий…

Больше всего приходило работников с записками от Нечая.

* * *

Набирали на стройку и москвичей. Эти больше нанимались на кузнечную и каменную работу. Много шуму вызвало появление женщины, которая пришла подряжаться в каменщики. Баба была рослая, ширококостная.

— И где тут каменщиков набирают? — смело спросила она.

Вокруг женщины собралась толпа. Послышался смех. На шум явился целовальник Бажен Пущин:

— Ну-ну, чего собралися? Проходи, красавица!

— Запиши меня в каменщики!

— Хо-хо-хо!

— Знай, баба, веретено!

— Каменщик, робя, объявился гляди какой хватской!

Женщина презрительно выслушивала насмешки, блестя быстрыми черными глазами.

— Эх ты, баба… — заговорил Бажен, смущенный настойчивостью просительницы. — Как кликать-то тебя?

— Салоникея.

— Вот что, Салоникеюшка: шла бы ты своей дорогой!

— Бабам тута не место! — прорвался кто-то из любопытных.

Салоникея так стремительно и гневно повернулась, что ближайшие зеваки попятились при смехе толпы.

— То-то бы вы всё нас у шестка держали! Опостылел нам шесток-то ваш!

Сквозь толпу пролезла старуха и залебезила перед целовальником:

— Уж ты прости ее, кормилец… не знаю, как звать-величать тебя… за дерзостные речи! Она у меня прискорбна головой, с измальских лет скудоумной живет…

Салоникея отодвинула маленькую, кланявшуюся до земли старушку:

— Что ты, мать, за мной по пятам ходишь, худую славу носишь! Мое дело — в дом добыть, твое дело — ребят обиходить!

Старуха заковыляла прочь:

— Спешу, родимая, спешу! Не обессудь, Солушка! По простоте слово молвила…

Салоникея выпрямилась перед Пущиным:

— Берешь, хозяин, али нет?

Толпа была покорена настойчивостью женщины:

— Настоящий Еруслан Лазаревич![199]

— Король-баба!

Салоникея бесстрастно слушала одобрения толпы.

Из круга зрителей вышел хорошо одетый старик:

— Прими, Бажен, я за нее заручник. Она у меня печь сложила — мужику впору. И хозяина под Казанью убили, а ребят у нее пятеро: мал мала меньше…

— Что ж ты про мужа молчала? — спросил Бажен.

— Хочу чтобы мне честь не по мужу, а по мне самой была! — отрезала Салоникея.

— Ладно, возьму. Но смотри у меня!

Салоникея улыбнулась и промолчала.

Глава II Царское угощение

В теплый апрельский день, когда отгудели пасхальные колокола, были устроены столы.

Устраивать столы — угощать работников перед началом дела — полагалось, по обычаю, каждому хорошему хозяину. Как же нарушить старину на стройке, где хозяином царь!

Стол, длиной в добрый переулок, растянулся вдоль бараков. С обеих сторон сидели на скамьях строители Покровского собора.