Зодчие

Верные слуги князя схватили Лутоню у заставы. От него и под пыткой не могли вынудить признание, что он злоумышлял против князя, но все же мужик был приговорен к тяжкому наказанию: Лутоне выжгли глаза.

С тех пор слепец Лутоня пристал к нищей братии и уже много лет бродил по Руси, обличая боярскую неправду.

Но к простым и особенно к гонимым старый Лутоня был добр. Подозвав Андрея, слепец ласково провел шершавой ладонью по его лицу, по голове и тихо сказал:

— О, да ты еще совсем молодой, паренек! А горя, видать, досталась на твою долю немалая толика…

Осмелев от ласкового приема, Голован признался:

— От одного полону спасся, в другой попал нежданно-негаданно…

— Как это? — насторожились нищие.

— А так: схватили меня люди князя Артемия Оболенского и силком забрали в холопы…

— Ах, проклятые! — возмутился Лутоня. — И ты дался?

— Как не даться, когда их десятеро, а я один!..

При живом участии слушателей Голован рассказал историю своих злоключений. Конец рассказа вызвал одобрение Лутони.

— Так и ушел, баешь?[47] — Лутоня подтянул Андрея и радостно гладил его темные непокорные волосы. — И пятки чесноком смазал? Ох-хо-хо! Молодчага!.. Сгореть бы дотла разбойничьему гнезду!

— Не желай другому, чего себе не желаешь!

— У меня вотчины нет, дед Силуян! — озлился Лутоня. — Мои хоромы — посередь пустого двора горница, ветром обгорожена, облаком покрыта. У меня гореть нечему! Ненавижу князей да бояр, и слово мое таково: укрыть парня!

— Само собой, укроем!

* * *

Наутро Андрей, преображенный, шел с артелью деда Силуяна. Его одежду запрятали по котомкам, а самого обрядили в лохмотья. На лбу его Силуян искусно вывел морщины, щеку обвязал тряпицей. Голован скрючился и хромал, опираясь на клюку.

Нищая братия шла в Муром; дорога вела мимо вотчины Оболенского. Голован боялся; спутники успокаивали его:

— Да тебя нипочем не признать! Совсем другой человек стал. И кто помыслит, что ты под ихний тын сунешься!

— Разве по глазам? — догадался Силуян. — А мы вот как сделаем…

Когда они подходили к усадьбе, старик вывернул Андрею веки, и тот притворился слепым.

Около усадьбы нищие остановились и жалобно запели. Им вынесли милостыню. Дед Силуян разговорился с поваренком:

— Что это запрошлую ночь над вашей вотчиной зарево стояло?

— А у нас холоп утек. Хоромину поджег, да скоро затушили, — весело сообщил поваренок.

— Поймали али нет?

— Нет. Ищут, по лесам гоняют. Мурдыш остервенился. «Кожу, — бает, — с живого сдеру, как доступлю сбега!»

Голован вздрогнул. Но поваренок не узнал юношу в обличье слепого нищего.

Муром остался позади, но снять нищенские лохмотья Голован не решился: сделав это, пришлось бы бросить артель, а она была беглецу крепкой защитой.

По утрам нищие садились у церкви и жалобным голосом заводили духовный стих либо былину. Бабы благочестиво крестились, вздыхали, несли нищим скромное подаяние: краюшку черствого хлеба, пяток луковиц, яичко…

Мужики, вечные борцы с нуждой, хмуро отшучивались:

— У нас в семи дворах один топор!

— А мы, коль пахать начнем, спрягаемся: на всю деревню одна лошадь, и та без ног!

— А у нас ноне рожь хороша родилась! — хвалился один.

— Ну и насыпал бы мерку божьим людям! — ядовито подхватывал другой.

— Да рожь-то боярская! — отрезал первый. — Хороша Маша, да не наша!

С нищими охотно беседовали: они разносили вести по стране, от них узнавалось то, что бояре старались скрыть от народа. Восставали ли где озлобленные мужики против господина, задушившего их поборами; поднималась ли целая волость против притеснителя-наместника; убивали ли губного старосту, чересчур рьяно стоявшего за дворянские права, — обо всем этом на Руси становилось известно очень быстро, и распространителями таких вестей, поднимавших народ на сопротивление боярскому гнету, были нищие да весельчаки — скоморохи, вечные скитальцы по русской земле.

Продвигаясь к Москве, артель деда Силуяна повсюду оповещала:

— Будете, люди, за Муромом — стерегитесь проходить близ усадьбы Артемия Оболенского там разбойное гнездо, там свободных людей хватают и в холопы к князю Артемию беззаконно пишут…

* * *

Медленно подвигались нищие к западу. Уж кузнецы Кузьма и Демьян принялись ковать на реки и озера ледяные мосты,[48] когда в морозный ясный день Голован увидел золоченые маковки московских церквей.

Часть вторая Москва и Казань

Глава I Ордынцев

Задумав побег из Выбутина, Тишка Верховой расспрашивал во Пскове и окрестных деревнях о боярах, высланных в другие края после уничтожения псковской вольницы. Самые благоприятные отзывы довелось услышать Тишке о бывшем псковском боярине Ордынцеве Григории Филипповиче. Говорили люди, что, по слухам из Москвы, Ордынцев принимает псковских утеклецов,[49] не выдавая их властям.

Этого Ордынцева и имел в виду Тишка, когда, идя с Булатом, рисовал картины будущего безмятежного житья у боярина. Но хитрый мужик не назвал боярина: Тишка не хотел оставлять за собой след, по которому могли бы его разыскать.