Зодчие

— А что? — испугался атаман.

— Да разве это баранта?[63] Их только собакам на корм бросить!.. У-у! Товар портите, сыновья сгоревших отцов! Кто за них цену даст?..

Атаман сконфуженно оправдывался:

— Спешили очень! Нам урусы пятки жгли… Думали, самим не уйти…

— И пригнали падаль!

— Нет, вот этот старик ничего, совсем хороший старик, мулла!..

Деренчи отделались небольшим ясаком.

Давлетша решил продать своего пленника. Слишком долго ждать, пока урусы пришлют за муллу выкуп.

«Да и пришлют ли? — рассуждал Давлетша. — Может, у него и вправду ничего нет. А может, он и не мулла? Кормить его чем стану? Э, лучше живая собака, чем дохлый верблюд! Сколько дадут — все ладно. Дом не куплю — коня куплю. Коня не куплю — халат куплю…»

Пленных до продажи поместили в городской зиндан — тюрьму. Предварительно сковали по три-четыре человека. На одной цепи с Никитой оказался богатырь ростом и сложением — Антон и двое подростков.

На Никите тяжело отразились дни плена. Зодчего истомили не столько физические страдания и голод, как нравственные муки, жалость к соотечественникам, погибавшим на его глазах страшной смертью. Из пожилого, но еще бодрого и крепкого человека Булат за две недели превратился в старика с ввалившимися щеками, с потухшими глазами.

Антон и Никита разговаривали всю ночь. Они уговорились по возможности не терять друг друга из виду.

Зловоние зиндана, полчища насекомых — все это так измучило полонянников, что они с нетерпением ждали утра, хотя этот день должен был решить их судьбу.

Мечта пленников попасть в одни руки не осуществилась: Антона купил богатый бек[64] из окрестностей Казани, подростки попали к содержателям харчевен.

Булата выставили на помост.

Худенький старик, босой, с лысой головой и всклокоченной седой бородой, в ветхой рубахе и портах, стоял на возвышении, оглядывая толпу.

От ярких халатов у Никиты зарябило в глазах. На голове у татар малахаи: войлочные и собачьи — у бедняков, лисьи — у богачей. Косо прорезанные глаза рассматривали пленника с ленивым и презрительным любопытством.

Много крашенных в красный цвет бород; краска — хна — стоила дорого, и только богатые люди — муллы, беки, кадии[65] — могли позволить себе такую роскошь.

Оценщик, которому Давлетша пообещал бакшиш, принялся расхваливать Булата.

— Вот раб! — выкрикивал он. — За такого раба не жалко отдать богатства семи стран света!

В толпе послышался смех. Вперед протолкался ремесленник в засаленной тюбетейке:

— А что он умеет делать? Я не знаю, никто не знает. Может быть, ты знаешь? Скажи!

— Он? — Оценщик подтолкнул Никиту к зрителям и затараторил: — Он проворен, как ящерица, искусен, как сорок ремесленников! Он и халат сошьет, и коня подкует, и пилав сварит, и ребенка понянчит…

— Как это хозяину не жаль расстаться с таким сокровищем? — заметил ремесленник под общий хохот. — Может, он кусается?

— Кусается? Да у него и зубов-то нет! — быстро возразил оценщик.

Грянул взрыв смеха. Оценщик смутился, попав впросак.

— Сорок тэнга! — закричал он, поворачивая унылого Никиту во все стороны. — Сорок тэнга за мудрого, опытного раба… Тридцать тэнга за раба, искусного во всех ремеслах!.. Спешите, правоверные, не упускайте случая — раскаетесь: не всегда будет торба с овсом у коня на морде!

В толпе молчали.

— Двадцать тэнга за раба, который принесет счастье и довольство в дом купившего его! — как ни в чем не бывало продолжал оценщик, стараясь поймать взглядом глаза краснобородых богачей. — Двадцать тэнга!.. Пятнадцать тэнга!..

— Два тэнга! — предложил ремесленник.

— Аллах велик, но, создавая тебя, забыл вложить ум в твою голову! Два тэнга за такого ценного раба?! Два тэнга?! — возмущался оценщик.

А Давлетша чуть не ревел с досады.

Несмотря на старания оценщика, Булата продали за два тэнга. Купил старика оружейник, первым предложивший за него цену.

Получая деньги после вычета сборов и налогов, Давлетша взвыл:

— Вай-уляй! Имя мое пропало! Этот покупатель опозорил могилу моего отца!

— Судьба! — утешал его оценщик.

— Лучше бы я зарезал русского муллу! Сапоги давал, халат давал, на коне вез… И все за два тэнга!

С горя Давлетша отправился пить бузу[66] и прокутил все деньги.

Никиту свел с помоста оружейник Курбан. Базарный писец иглой нацарапал на плоском медном кольце имя Курбана. Кольцо продели в ухо Никиты, проткнув шилом мочку. Теперь Булат стал вещью, отмеченной клеймом хозяина, и за попытку к бегству подлежал смерти.

Глава IV У оружейника Курбана

Из караван-сарая, где продавали рабов, шли по извилистым городским улицам. Булат внимательно присматривался к чуждой архитектуре восточного города. Мечети с круглыми куполами, с высоко вознесенными узкими минаретами[67] сверкали эмалью, по которой вились золотые разводы и завитушки. В глубине сводчатых входов виднелись полуоткрытые двери дорогого дерева, испещренные причудливой вязью священных изречений. Мусульманские обычаи запрещали изображать живые существа, и восточные художники употребляли все искусство на создание изящных арабесок — узоров.