Зодчие москвы XX век. Книга 2

Если попытаться обобщить высказывания П. А. Голосова по вопросам архитектуры, то с большим огорчением приходится признать, что его литературное наследие весьма ограничено. В статье, названной «Наше творческое кредо» (1935 г.), Голосов отмечал, что советская архитектура призвана решать новые задачи, выдвинутые революцией,— строить новые города, Дворцы труда, Дома Советов, новые типы жилых зданий и пр. Архитектура этих объектов должна говорить новым языком, отличным от известного нам ранее. Он призывал критически использовать для этой благородной цели весь опыт, накопленный столетиями, в том числе и достижения науки. Он призывал не заимствовать только внешние признаки культуры прошлого, а и искать новые пути, созвучные новой эпохе.

Подчеркивая особую роль формирования архитектурного ансамбля, зодчий отмечал, что эта новая задача требует полной перестройки мышления архитектора и его творческих методов. Он говорил, что быть хорошим архитектором — значит быть новатором, и призывал к этому своих коллег. П. А. Голосов особый акцент делал на то, что создание ансамбля исключает однообразие и безликость архитектурных комплексов. В качестве одного из примеров подлинно художественного понимания роли и значения ансамбля он приводил Ленинград.

Из нескольких архитектурных мастерских, созданных в 1930-е гг., были выделены три, в задачу которых входило непосредственное участие в работе различных отраслей промышленности. Мастерская, возглавляемая П. А. Голосовым, была передана Наркомату промышленности строительных материалов СССР, и основой ее деятельности было проектирование объектов гражданского строительства, связанных с работой этой отрасли.

В мастерской, которую возглавлял Пантелеймон Александрович, работали впоследствии безвременно погибший в начале войны В. Н. Владимиров, А. В. Юганов, В. И. Лукьянов, С. Н. Щербаков, Ю. Ю. Савицкий и другие. Это было творческое содружество архитекторов, разных по возрасту и опыту, но объединенных признанным мастером.

Те, кто видел П. А. Голосова в процессе работы, помнят, что его рабочее место всегда было за доской, а не за широким краснодеревным письменным столом. К работе он приступал почти священнодействуя, тщательно и скрупулезно разглядывая и налаживая карандаши, резинки, рейсшину. Даже небольшой эскиз, вычерченный на бумажной кальке тонко очиненным острым карандашом, всегда нес в себе законченность и изящество.

Голосов никогда не успокаивался, добившись, казалось бы, наилучшего решения. Он нередко приглашал сотрудников покритиковать эскиз, при этом пытливо всматривался в лицо «критика». Однажды на его вопрос, нравится ли одному из нас задуманный им комплекс промышленных зданий, ему быстро был дан утвердительный ответ. Возмездие наступило немедленно. До сих пор помню каждое слово: «Как вам не стыдно, ведь по выражению ваших лиц вижу, что моя идея не дошла до вас. Нельзя быть неискренним в таком вопросе, как архитектура».

Будучи подлинным новатором, постоянно ищущим и неуспокаивающимся, Пантелеймон Александрович с глубоким уважением относился к классике. «Новаторство,— говорил он,— это в первую очередь глубокое знание и понимание прошлого. «Рутину» легче бранить, чем познать». Он с искренним уважением относился к И. В. Жолтовскому, В. А. Щуко, А. В. Щусеву.

Характеризуя творческую направленность руководимой им мастерской, П. А. Голосов самокритично отмечал, что многие проекты страдают недостаточной выразительностью общей композиции и плохой прорисовкой деталей, которые нередко подменяются измельченными членениями и значительным числом украшений, чуждых подлинной архитектуре.

В 1939 г. П. А. Голосов возглавил авторскую группу по проектированию комплекса зданий для Куйбышевского гидроузла, и несколько его коллег-архитекторов сопровождали е^о в поездке на Волгу.

В связи с поездкой вспоминается один эпизод, доставивший Пантелеймону Александровичу большое удовольствие. Приволжские просторы потрясли нас, и мы решили сделать несколько акварелей. Но когда выяснилось, что не все захватили с собой краски и кисти, мы решили втроем (по методу Кукрыниксов) написать этюд волжского заката. Е. Е. Дементьев, А. В. Юганов и автор этих строк, подходя к этюднику, делали по одному-два мазка кистью по очереди. Этюд был сделан за какие-нибудь 40 минут, и шедевром его было назвать немыслимо. Подписали этюд, соединив три фамилии, получилось — ДЮЛО, а так как в этой фамилии было что-то французское, по-французски и расписались. Приезжаем в Москву, этюд на столе у Голосова. Входит один крупный московский архитектор, и Пантелеймон Александрович, обращаясь к нему, говорит: «Вот были в Куйбышеве и в комиссионном магазине купили этюд французского живописца Дюло. Знаете вы такого художника?» — «Да, конечно, знаю,— последовал ответ,— и я очень люблю его работы».

Надо было видеть, в какой восторг привел Голосова ответ. Глаза от смеха наполнились слезами, он хохотал несколько минут искренне и заразительно.