Зоя

А теперь еще и это. Три месяца он ухаживал за нею, и это дарило ему возвышенное и чистое наслаждение.

Евгения Петровна с облегчением видела, что оказалась права и тревожиться за внучку нет оснований, капитан не позволял себе ни малейшей нескромности, которая могла бы спугнуть или насторожить Зою. Он просто радовался возможности видеть Зою и старался, чтобы возможности эти случались почаще, а потому приглашал ее на прогулки, в театр, пообедать у «Максима» или в скромном бистро. Сама же она расцветала, чувствуя себя под его надежной и нежной защитой, зная, что его интересует каждая мелочь, касающаяся ее жизни. Порой ей казалось, что она вновь обрела семью. И вот теперь она одновременно теряла и Клейтона, и любимое дело и должна была устраиваться в какой-нибудь театр. Евгения Петровна скрепя сердце должна была признать, что они обе сильно зависели от Зоиного жалованья.

10 сентября она поступила в труппу балета, не обладавшего ни изысканным стилем, ни техникой, ни железной дисциплиной, отличавшими дягилевский театр, да и денег на новом месте ей платили гораздо меньше.

Однако на еду хватало. С фронта не поступало никаких отрадных известий, продолжались авианалеты, и в довершение всех бед пришло очередное письмо от Маши.

В Тобольске царскую семью поселили в губернаторском дворце… мистер Гиббс, их учитель, продолжает заниматься с девочками и наследником, "…папа почти каждый день читает нам из истории и построил нам что-то вроде солярия, но лето уже кончается, скоро наступят холода… Говорят, зимы здесь суровые и очень длинные… Мы отпраздновали день рождения Ольги — ей исполнилось двадцать два. Мсье Жильяр тоже с нами… Он с папой пилит дрова, и, значит, у нас нет уроков… Мама выглядит очень усталой, ее сильно тревожит здоровье Беби: переезд подорвал его силы, но я рада сообщить тебе, что сейчас он чувствует себя гораздо лучше. Мы все вчетвером спим в одной комнате — дом губернатора небольшой, но очень уютный, думаю, такой же, как у тебя с Евгенией Петровной в Париже… Поцелуй ее от меня, моя милая, милая Зоя, и напиши мне сразу же. Когда я сказала маме, что ты танцуешь в балете, она сначала была поражена, а потом засмеялась и сказала: «Зоя все-таки добилась своего, хотя для этого ей и пришлось сбежать в Париж!»… Письмо было подписано ОТМА, что означало: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия — так подписывали они свои письма в детстве, и Зоино сердце дрогнуло при виде этого наивного шифра.

Когда Клейтон уехал, Зоя особенно остро ощутила свое одиночество. В ее жизни не осталось ничего, кроме спектаклей, после которых она шла домой, к Евгении Петровне. Только теперь она осознала, до какой степени она привязалась к американцу и как он умел заполнить ее время прогулками, беседами, сюрпризами. Она писала ему даже чаще, чем Маше, но его ответные письма были краткими и какими-то торопливыми. Генерал Першинг заваливал его работой.

Октябрь принес новую беду: Федор заболел испанкой. Евгения Петровна и Зоя несколько недель ухаживали за ним, но все их усилия пропали втуне: он не мог ни пить, ни есть, ослеп и тихо скончался. Они молча плакали, сидя у его кровати. Он был бесконечно предан им, верен собачьей верностью, но, как дерево, лишенное корней, зачах на чужбине. Перед смертью он ласково улыбнулся и сказал: «Теперь вернусь в Россию».

Они похоронили его на маленьком кладбище в Нейи. Всю дорогу домой — их привез князь в своем таксомоторе — Зоя проплакала, сознавая, что они с бабушкой лишились последнего друга. Все вдруг стало как-то особенно уныло, даже погода. Они постоянно мерзли: Федора не было, а Евгения Петровна и Зоя не могли дотащить достаточно дров.

Казалось, эта черная полоса никогда не кончится.

Капитана не было уже два месяца. Но вот однажды Зоя, вернувшись из театра, открыла дверь и остолбенела. В их комнате стоял мужчина без пиджака, с закатанными рукавами сорочки. Сердце девушки замерло — ей показалось, что это доктор.

— Что случилось?

Незнакомец смотрел на нее с таким же изумлением, но в его широко раскрытых глазах она увидела вдобавок и восхищение, восхищение Зоиной красотой.

— Прошу прощения, мадемуазель… Я… Видите ли, ваша бабушка…

— Что с ней? Где она?

— Наверно, у себя в комнате.

— А вы кто такой?

— Да разве она вам не сказала? Я здесь живу. Утром переехал. — И этот бледный, лысеющий высокий мужчина лет тридцати, сильно прихрамывая, удалился в комнату Федора и закрыл за собой дверь.

Зоя вне себя от гнева ворвалась к Евгении Петровне.

— Я не верю своим глазам! Что вы сделали? Зачем?

Кто этот человек?

Бабушка спокойно подняла на нее глаза:

— Это наш квартирант, я сдала ему комнату Федора.

У нас не было другого выхода. Ювелир заплатил за жемчуга сущие пустяки, а скоро нам вообще нечего будет продавать. Рано или поздно нам пришлось бы пойти на этот шаг, — промолвила она со столь несвойственным ей кротким смирением.

— Но вы могли ведь по крайней мере спросить, как я к этому отнесусь, или хоть предупредить заранее.