Зоя Космодемьянская

Потом в шалаше они постелили на лапник шинель, накрылись Зоиным пальто и затихли, прижавшись друг к другу. Подруга, поплакав, довольно быстро успокоилась и заснула, а к Зое никак не приходил сон. Конечно, рассуждала она, девушкам гораздо тяжелее, чем парням. Есть такие трудности, о которых ребята даже не догадываются. Но девушки здесь нужны. И это высокая честь, высокое доверие — находиться среди разведчиков. Ведь товарищи, отбиравшие их, сделали все возможное, чтобы отговорить, не пустить сюда. Проверяли, насколько тверд в своем решении каждый доброволец.

Никто не заставлял их идти в бой с фашистами. Комсомольская совесть привела их сюда. И теперь нечего сетовать — им не обещали, что здесь будет мед. Надо что есть силы держать себя в руках: крепиться и действовать!

К линии фронта Проворов шел «на слух» — где меньше стреляют. Надеялся проскочить по знакомым местам, возле деревень Жихарево и Обухово, но там не то что бой — горячее сражение грохотало без устали почти полные сутки. Павел решил на рожон не переть: дело-то общее, рисковать нельзя, и дал порядочный крюк к северу, в леса за Большие Семенычи. Там приглядел местечко повыше, залез в сумерках на дерево и минут двадцать коченел на ветру, определяя дальнейший маршрут. Южнее, к самому горизонту, уходила багровая полоса пожаров, вспышки разной яркости беспрерывно мелькали там. Поблизости виднелся частый высверк пулеметов, тянулись нити трассирующих пуль.

Значительно меньше было стрельбы впереди, на востоке и северо-востоке. Пожары — лишь островками в темном разливе лесов. Может, густой лес как раз и мешал немцам наступать, или наши на этом направлении были сильнее, сумели остановить фрицев?! Во всяком случае, пробиваться надо тут, больше шансов на успех.

Через лес Проворов прошел благополучно. Слышал несколько раз голоса немцев: ложился и пережидал. На опушке едва не наскочил на позицию артбатареи, но вовремя прянул назад: в кусты, в темь. И дорогу перебежал удачно, и до Нары дополз, не напоровшись на мины, не наскочив на вражеское боевое охранение. Переправился тоже сносно, хоть и окунулся несколько раз с головой, потеряв в воде шапку. А вот потом не повезло. На нашем, на восточном берегу сидел в дозоре какой-то боец просто невероятной наблюдательности. Из охотников, может, или из довоенных снайперов — «ворошиловских стрелков». На большом расстоянии улавливал каждое шевеление. Чуть двинется Павел — сразу вспышка выстрела. Пуля свистнет рядом — жутью обдаст. Тут и немцы, конечно, начинали шебутиться: пускали ракеты, лупили из пулемета по берегу, кинули даже несколько снарядов.

Весь луг был сплошь изрыт воронками, как перепахан, и трупов тут валялось множество. Павел лежал среди них, тоже словно убитый, не шевеля даже пальцами. Но мертвым-то все безразлично, а промокшего разведчика холод пронизывал до самых внутренностей. Казалось, не то что рубаха к спине — кожа к ребрам примерзла.

Дождавшись, когда стихнет стрельба, Павел начинал, медленно, ползком продвигаться вперед, настолько осторожно, что сам себя не слышал. А вот охотник в дозоре — улавливал. Вспышка, свист пули, И опять понеслась катавасия: ракеты, пальба с двух, сторону свинцовый ливень над головой.

В конце концов Павел решил: не загибаться же от холода рядом со своими! Сделал под огнем отчаянный рывок метров, на двадцать, упал в воронку, ощупал себя. Вроде бы ничего, только правый валенок рассечен, словно финкой. Не жаль: одно название, а не валенок: совеем размяк, после купания.

Едва смолкла пальба, заорал во всю глотку:

— Ты, чертов сын, хватит своих калечить!

Опять грянули выстрелы, но только с одной стороны, с немецкой. Прорезался задиристый мальчишеский голос:

— Эй, там, не лайся! О'дин идетпь?

— Точна!

— Ползи давай! А соврал — крышка!

Сыпучая раздробленная земля прилипала к одежде. Тяжелым грязным комом свалился, наконец Павел в окоп. И как только очутился в безопасном месте, такой озноб его прохватил, что едва говорить смог. Стуча зубами о жестяную кружку, хлебнул предложенной ему водки, но не почувствовал ни тепла, ни опьянения. Маловато было, чтобы выгнать из организма скопившийся там холод.

В землянке Проворову набросали какого-то старья, наполовину нашего, наполовину трофейного. Китель немецкий, а ватник свой, совсем новый, только с обгоревшим до локтя рукавом. Пока одевался, приходил в себя, по линии сообщили о разведчике в штаб полка и еще дальше. Не прошло и полутора часов — появился в землянке капитан Епанчин. Выглядел так, будто лишь вчера проводил в путь отряд и никаких событий за минувшее время. Выбрит, подтянут, весь в ремнях, хромовые сапоги начищены до блеска.

Всмотрелся, вроде бы узнал Павла, стиснул его руку:

— Ну, рад видеть! Отряд цел?

— Почти. С потерями.

— Верхом ездить умеешь?

— Не очень.

— В седле-то удержишься? Пошли, лошади ждут.