Зоино золото

Оказалось, что места в «Бобино» есть, правда, на балконе, где сидели в основном иностранцы и старые бездельники. Ален был неудовлетворен. Он хотел, чтобы Луи провел его за сцену, пообщаться с артистами и музыкантами. Надо просто завязать беседу с нужным человеком, оказаться в нужном месте в нужное время. Тогда он добьется своего: проникнет в сердце Парижа. Он устал сидеть в кафе и барах, ждать, пока что-нибудь произойдет, быть в зале, но не на сцене.

— Можешь не идти со мной, если не хочешь. Сам справлюсь.

Луи тупо посмотрел на него и остался сидеть.

Представление уже началось. Ведущий в наряде ковбоя произнес длинный монолог, который был на ура встречен поклонниками в партере. Некоторые из них пронесли в зал шампанское и бокалы. На сцену вышли Тереза Трез и «Девочки Монпарнаса», на фоне которых Кики казалась толстой и грубоватой. Пять-шесть лет назад, в «Жокее», когда Кики пела вульгарные песенки и танцевала, ходили слухи, что она отплясывает канкан на старый манер, задирая пышные нижние юбки достаточно высоко, чтобы продемонстрировать отсутствие белья. Но сегодняшнее выступление было менее risqu'e— отчасти контрданс, отчасти кордебалет, и девушки едва ли показывали хоть что-нибудь. В те дни надо было быть художником или фотографом, чтобы узреть обнаженную Кики, хотя она определенно продолжала оголять зад перед туристами, если считала, что они слишком таращатся на нее. Ален выскочил через боковую дверь, сбежал по ступенькам и направился в переулок, где имелся служебный вход. Он купил букет цветов у околачивающегося снаружи торговца и скользнул внутрь. У него не было четкого плана. Если бы его спросили, что он тут делает, он ответил бы, что принес цветы. Цветы для мадам Васильевой. А дальше видно будет.

Он стоял в начале коридора. Облупившиеся никотиново-желтые стены. Голые лампочки то гасли, то вспыхивали. Запах пудры и духов смешивался с душной вонью табака. Он сделал пару шагов вперед. Слева и справа были двери — гримерные, догадался он. Голоса и смех проникали сквозь стены.

Он прислушался. Одна из дверей была приоткрыта: женщины беседовали, вполголоса обменивались сплетнями. Он заметил голую руку. Одна из женщин стояла перед зеркалом, поправляя прическу. Она повернулась, взмахнув нижней юбкой.

Он медленно прошел мимо, стараясь не привлекать внимания.

Аплодисменты. Здесь, за кулисами, они казались волнами, набегающими на берег. Ты и впрямь состоялся как художник, если люди платят за то, чтобы послушать, как ты поешь или исполняешь комическую сценку. Когда люди знают твои работы — это одно, но это— настоящая известность. У него было ощущение, что есть какой-то фокус, позволяющий запустить коготки в сознание публики. Своего рода алхимия, которой можно обучиться, если найти хорошего учителя.

Дверь отворилась. На пороге появился мужчина в костюме клоуна с зонтиком и мятым цилиндром в руках. На нем были очки и плохо сидящий парик с плешью на макушке и пучками рыжих волос по бокам. Он близоруко прищурился на Алена и вразвалочку скрылся в тени. Оркестр грянул «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви».

Ален на расстоянии следовал за клоуном. Тот завернул за угол. Здесь коридор был шире, но темнее, в потолке торчала единственная красная лампочка. Сцена уже близко. Он слышал скрип и топот. Крики и свист, восторженные овации эхом разносились над головой. Сердце Алена забилось быстрее.

Он чуть приоткрыл тяжелую дверь и немедленно был размазан по стене. «Девочки Монпарнаса» влетели внутрь, щебеча, причем все одновременно, и разбежались по гримеркам. Он держал дверь открытой, но они не видели его. Среди них была Кики, среди них была Тереза Трез, среди них была знойная, похожая на латиноамериканку Сирия, танцевавшая лучше всех. Вблизи они еще прекраснее, еще соблазнительнее: все женщины, все разные, но все готовые отплясывать канкан, когда найдет стих. Они гордились своими телами, не знали стыда, наслаждались.У него голова кружилась от мыслей об этих девушках, о власти, которую им давали их тела. Респектабельные дамы пусть говорят что угодно, сидя в своих скучных гостиных. Они слабые и пресные создания по сравнению с этими девушками. Они никогда не жили и не будут жить по-настоящему.

Последняя девушка — если верить Луи, ее звали Клара и она позировала Жюлю Паскину, — остановилась и задрала юбку, чтобы поправить чулок. Ален затаил дыхание, глядя, как она наклоняется и тонкими пальчиками теребит шелк, словно специально выставляя на его обозрение свои ножки, вплоть до самых кружевных штанишек.

Она подняла глаза, сказала:

— Спасибо, мсье, — одернула юбку и поспешила прочь. Алену понадобилось немало времени, чтобы понять, что он до сих пор придерживает дверь.