Зоино золото

Лэрквэген оказалась извилистой улочкой в доброй полумиле от берега, со скромными, как и положено сезонным строениям, домиками из вагонки и камня, стоящими поодаль от дороги. Доктор обитал в облезлом сером здании с провисшей черепичной крышей и рамами, выкрашенными в тусклый зеленый цвет. На флагштоке трепетал выцветший шведский флаг. Эллиот остановился рядом со старым черным «мерседесом». Он видел похожие модели в выставочных залах Южного Кенсингтона — плоские, с квадратным радиатором, угловатые, сплошь прямые линии — старые машины, с любовью отреставрированные и бешено дорогие. У этой же краска по низу дверей и вокруг фар шла пузырями.

Он поднялся на крыльцо. Где-то неподалеку раздавалось громкое механическое жужжание. Он несколько раз постучал и, не получив ответа, пошел на шум, вокруг дома. Он вдруг осознал, как неудачно оделся: кожаные ботинки и серое городское пальто. Он не был готов к поездке в деревню.

В конце узкого дворика женщина в платке скармливала ветки дробилке для щепы.

— Прощу прощения! Здравствуйте?

Женщина не смотрела на него, сосредоточенная на зияющей металлической пасти, которая выхватывала ветки из ее рук.

— Мистер Эллиот, верно?

Голос раздался за его спиной. Эллиот обернулся. Мужчина стоял рядом с «вольво» Эллиота и держал охапку свежесрезанной листвы. На нем были засаленная кожаная куртка и шерстяные брюки, заправленные в ботинки.

— Верно. Доктор Линдквист?

Эллиот вернулся на дорогу, стараясь не поскользнуться на утоптанном снегу.

— Я ожидал вас во второй половине дня.

— Решил выехать пораньше, — улыбнулся Эллиот, окинув взглядом пустую дорогу. — Боялся пробок.

Линдквист, похоже, шутку не оценил. Он повернулся к «вольво».

— Машина помята. Попали в аварию?

Эллиот только сейчас заметил, что передний бампер отошел с одной стороны. Он хотел было соврать, но что-то в поведении Линдквиста подсказало ему, что это плохая идея.

— Да, в паре миль отсюда. Это все гололед. Ничего серьезного.

Он протянул руку. Линдквист неуклюже пожал ее. Вблизи стало видно, что кожа у него ободрана и шелушится, на шее полно засохших царапин — кожа мужчины, не верящего в увлажняющий крем и прочую мужскую косметику. Аккуратные седые усы и очки в тяжелой оправе из тех, что на кинокритике или архитекторе казались бы постмодернистскими, но на нем выглядели убогими и старыми. Под определенным углом выпуклые линзы делали глаза карикатурно выпученными.

— Что ж, я освобожусь через минутку. Полагаю, вам не терпится приступить к работе.

Он обошел дом и бросил поклажу возле дробилки. Пока машина чавкала и жевала, он обменялся парой слов с женщиной. Из вежливости та бросила приветственный взгляд на Эллиота, но липу ее как-то не хватало улыбки.

Доктор Линдквист сказал, что хочет прогреть мотор, поэтому к Зое они поехали на «мерседесе», дыхание паром вырывалось из их ртов, несмотря на астматический обогреватель под ветровым стеклом. За рулем старик несколько подобрел. Он спросил, не утомило ли Эллиота путешествие, и поинтересовался, как идут приготовления к выставке.

— Вы проделали неблизкий путь из Лондона. Надеюсь, вы не будете разочарованы.

Линдквист говорил по-английски как сельский учитель: грамматически правильно и с сильным акцентом.

— В «Буковски» ожидают большого международного интереса к событию. Они уже получили несколько весьма многообещающих запросов.

Эллиот вдруг подумал, что говорит как агент по недвижимости. Линдквист нахмурился.

— Неужели? Ну-ну.

— Вы удивлены?

Машину подбрасывало на ухабах. Они снова ехали на восток по направлению к морю. Эллиот порядком нервничал.

— Я ничего в этом не понимаю: кто из художников значителен, а кто нет. Кому судить?

— Вы когда-нибудь говорили об этом? В смысле, с мадам Зоей?

Линдквист осмотрелся по сторонам, его гигантские глаза на секунду задержались на Эллиоте. Потом он рассмеялся.

— Вы явно с ней не встречались.

— Да, не встречался.

— Если бы вы ее знали, то не задали бы этот вопрос.

— Почему?

Линдквист включил более низкую передачу и уставился на дорогу. Передними расстилалось нетронутое снежное поле. Колеса скользили на поворотах.

— Она не была частью того мира. И никогда не стремилась к этому.

— Какого мира?

— Вашего мира, полагаю.

Эллиот выдавил улыбку.

— Что вы имеете в виду?

— Критиков, ученых. Ее не интересовали все эти дебаты. О той школе или об этой. Ей не было ни малейшего дела до вашего эстетического мировоззрения.

Эллиот не стал спорить, хотя опыт говорил ему, что торговцы следят за тенденциями современного искусства точно так же и по тем же причинам, что брокеры — за тенденциями на фондовой бирже: ради прибыли. Они говорят языком модных критиков, получают от ста до трехсот процентов прибыли и живут в старинных домах в Челси. Мировоззрение тут ни при чем. С другой стороны, он уже не торговец.

— Так значит… Она никогда не говорила о своих работах? Ей нечего было о них сказать.

Линдквист барабанил пальцами по рулю.

— Время от времени ее припирали к стенке. Появлялись люди с камерами, микрофонами. Она всегда говорила, что их вопросы глупы и бессмысленны. Они уезжали, так ничего и не узнав.