Золя

Золя рассказывает о разных шалостях школьников, к которым и сам был причастен, но больше всего уделяет он места описанию загородных прогулок, которые оставили такой неизгладимый след в его памяти.

«Еще совсем маленькими, в шестом классе, трое неразлучных пристрастились к длинным прогулкам. Пользуясь каждым свободным днем, они уходили как можно дальше, а по мере того, как они вырастали, длительность прогулок все увеличивалась, и в конце концов они исколесили весь край, путешествуя иногда по нескольку дней кряду. Ночевали где придется: то в расщелине скалы, то на гумне, за день раскаленном от солнца, то на обмолоченной соломе, то в какой-нибудь заброшенной хижине, где они устилали пол чабрецом и лавандой. Это были вылазки в неведомое, инстинктивное стремление бежать от окружающего на лоно природы…»

Бежать от чего? Золя поясняет свою мысль. Поэзия, образы, навеянные стихами Гюго и Мюссе, были уж очень далеки от нравов провинциальной жизни. И сам коллеж и люди, с которыми приходилось встречаться юношам в домах своих родителей, вызывали лишь чувство неприязни. Поэтому «любовь к природе, длинные прогулки, чтение взахлеб спасали их от растлевающего влияния провинциальной среды». В отличие от своих товарищей неразлучные отвергали модные городские кафе, игры в карты, домино, прогулки по одной и той же улице в определенные часы.

Даже когда пришло возмужание, город с его соблазнами был не властен над ними. В более позднем возрасте они увлеклись охотой. «В том краю дичи мало, и охота носит совсем особый характер, нужно пройти по меньшей мере шесть лье, чтобы застрелить полдюжины бекасов. Из этих утомительных прогулок они возвращались иногда с пустыми ягдташами или разряжали ружья в неосторожную летучую мышь, попавшуюся им в предместье города. Они шли все дальше и дальше, радуясь всему — даже скрип их грубых башмаков доставлял им наслаждение, с дороги они сворачивали в поле, на красную, насыщенную железом землю тех мест, над ними свинцовое небо, кругом скудная растительность — лишь малорослые оливы да чахлые миндальные деревья, никакой тени. На обратном пути блаженная усталость, гордая похвальба, что сегодня они прошли больше, чем когда-либо прежде. Они буквально не чуяли под собой ног, двигаясь только по инерции, подбадривая себя лихими солдатскими песнями, почти засыпая на ходу».

Любовь к природе соединилась с любовью к искусству. Сезанн рисовал, Золя брал томик стихов. «Крылатые строфы чередовались с казарменными прибаутками, раскаленный воздух оглашался длинными одами». Во время привала друзья разыгрывали сцены из пьес Гюго, которые помнили наизусть. Они много читали, «взахлеб поглощали отличные и плохие книги». Они мечтали поселиться на лоне природы. Иногда их воображение волновали прекрасные женщины, скорее пришедшие из книг, чем из реальной жизни. Свою юношескую застенчивость перед девушками они ставили себе в заслугу, «считая себя высшими натурами». Так повествует сам Золя о своем детстве и юности. К этому можно добавить еще несколько подробностей, заимствованных у Поля Алексиса, который, как и Золя, учился в Экском коллеже. Поль Алексис поступил в седьмой класс в 1857 году, за несколько месяцев до того, как ученик второго [2]класса Эмиль Золя отправился в Париж.

«Я был в третьем классе, — воспоминает Поль Алексис, — когда мой друг, поэт Антони Валабрег, рассказал мне впервые о сыне того, кто построил канал». В это время Золя уже опубликовал свою первую книгу — «Сказки Нинон», и, естественно, ученики интересовались всеми подробностями жизни своего прославившегося товарища. Какие-то из этих подробностей дошли до Алексиса. Однако позднее у него появились и другие возможности изучить ученические годы Золя. Он много раз беседовал с матерью писателя да и с самим Эмилем, с которым его связывала многолетняя дружба. По словам Алексиса, Эмиль рос избалованным ребенком. Мать и бабушка ни в чем ему не противоречили. С утра до вечера он оставался на улице, бегал по аллеям, валялся на газонах, копался в песке. В семь с половиной лет Эмиль не знал еще азбуки. В пансионе «Нотр-Дам» самому господину Изоару (содержателю пансиона) приходилось тратить часы на обучение маленького Эмиля грамоте, к которой тот оставался весьма равнодушен.

Перелом наступил в коллеже. Уже в начальном классе Золя почувствовал ответственность перед своими близкими, которые с трудом сводили концы с концами. Он понял, «что вышел из семьи с малым достатком, что нет ничего более сомнительного, чем будущее, и что он никогда ничего не будет иметь, кроме того, что даст ему работа».

Так появились первые награды за учение. В седьмом он полупансионер, но без единой награды. В памяти останется досадное воспоминание о неприязни, которую выказывал к нему учитель. Пятый и четвертый классы — по-прежнему полупансионер и еще хуже дело с наградами. Третий — экстерн. Все первые награды. Наконец, с середины второго, перед тем как оставить коллеж, Золя, «несомненно, самый сильный в классе».