Золя

Той осенью в Руайане жили Шарпантье и Демулен, наезжали знакомые. Золя был весел, соблюдал диету, чтобы похудеть (и похудел), работал мало. Все радовались его отличному физическому и духовному состоянию, но никак не догадывались о причинах. Все обнаружилось позднее, в Париже. И тогда началась, как выразилась дочь писателя Дениза, «драма любви». Золя в эту пору действительно помолодел и почувствовал прилив новых сил. В январе 1889 года, как раз тогда, когда развертывался роман с Жанной, Золя как-то встретился с Эдмоном Гонкуром. Разговор, как всегда, зашел о литературе, о жизни, целиком отданной любимому делу. Оба пришли к выводу, что работать так, как работали они, — это значит уподобиться вьючному животному, быть мучеником литературы. После одной из пауз Золя неожиданно признался, что на пороге своего пятидесятилетия он испытывает прилив сил, «влечение к земным радостям». Оглянувшись по сторонам, Золя добавил: «Моей жены здесь нет… Ну так вот: всякий раз, как я встречаю молодую девушку — вроде той, что идет мимо, — я говорю себе: «Разве это не лучше книг?»

Через два месяца после этого разговора Золя признается Сантен Кольфу: «Уж несколько недель, месяцев, как во мне поднимается буря желаний и сожалений». Ван Сантен Кольф живет далеко, и ему можно довериться, тем более что это только намек. Но пройдет еще некоторое время, и Золя будет говорить всем и каждому об этом удивительно радостном и легком чувстве внезапно посетившей его молодости. 27 августа того же года он напишет Шарпантье: «Я испытываю большой творческий подъем, чувствую себя прекрасно, и мне кажется, что я еще все тот же двадцатилетний юноша, готовый, как и раньше, своротить горы».

Работа идет легко, хотя «Человек-зверь» и трудный орешек. В железном распорядке дня появились неожиданные «окна». Золя занимается фотографией, ездит на велосипеде, и не один, а в обществе Жанны. Но эта безоблачная жизнь продолжается недолго. Пора любви вскоре оборачивается «драмой любви». Александрина узнает о случившемся, начинаются семейные сцены, которые никем не описаны, но которые легко себе представить. Осенью 1889 года (20 сентября) Жанна рожает дочь Денизу. Все пути к отступлению отрезаны. Золя понимает, что он уже никогда не сможет пошло закончить свой роман с Жанной. Но ему безумно жалко и Александрину, которую он искренне любит, хотя и другой любовью. Он видит ее мучения, порою неистовство, но ничем не может помочь. Это состояние Золя с удивительной женской чуткостью описала Дениза Ле Блон:

«Жизнь Золя, терзавшегося между двумя женщинами, особенно после появления новой маленькой семьи, была крайне тяжела. У него было большое и нежное сердце, чрезмерная доброта, которая удваивалась, когда он видел печаль других. Он не мог глядеть на страдающих, не расстраиваясь сам. Ему было жалко свою Александрину, но он жалел также и Жанну и думал о своих детях»[21].

25 сентября 1891 года родился сын Жак. Дети были оправданием запоздалой любви. Радость отцовства наполняла сердце Золя большим и сильным чувством. Но и эта радость была омрачена. Чтобы лишний раз не огорчать Александрину, он долгое время только тайком посещал свою вторую семью. В летнее время Жанна поселялась в деревушке близ Медана, и Золя заглядывал к ней во время прогулок. Он купил большой бинокль и с его помощью, взобравшись на балкон, разглядывал милые лица детей и Жанны. Все это мучило Золя, делало его существование и трудным и каким-то фальшивым. «Я несчастлив, — писал он Жанне, — эта раздвоенность, это двойное существование… приводят меня в отчаяние»[22]. Еще больше страданий испытывал он, когда Жанна и дети уезжали куда-нибудь далеко, в Сент-Обен например. Золя часто бывал в этом курортном местечке и живо представлял себе, как бы он был счастлив возиться с детьми на берегу моря. Увы, он мог делать это только в мечтах. «Это действительно суровое наказание — лишить меня моря, лишить меня возможности быть отцом. Я был бы так счастлив, если бы мог взять на руки дорогую дочурку и смеяться с ней в прохладной воде или вместе с Жаком сооружать из песка цитадель, которую уносил бы начинающийся прилив».

Огорчения шли и по другой линии. Дениза подрастала, и ее надо было учить. К этому времени Александрина смирилась со своим положением и предоставила Золя большую свободу. Однажды он взял Денизу и Жака и повел их в лицей Кондорсе. «Мои дети!» — «Да, но имя они носят другое», — ответили ему. Закон разрешал усыновление на двух условиях: детям должно исполниться пятнадцать лет, и законная жена должна представить свое письменное согласие. И Золя чувствовал себя уничтоженным, глядя в смеющиеся глаза директора лицея, понимающего все с первого слова.