Золя

Есть спрос, есть и предложение — таков закон буржуазного общества. И частной инициативе вовсе дела нет до характера этого спроса. Есть спрос на проституток, и тысячи несчастных девушек продают себя встречным и поперечным, лишь бы не умереть с голоду. Есть спрос на обеспложивание женщин, и появляются специально предназначенные для этого клиники. Требуются родильные дома, где тщательно скрывалось бы имя беременной, и они существуют. Нужны тайные абортарии, и они к услугам несчастных. Есть спрос на кормилиц, и для удовлетворения его открываются специальные конторы, в которых, как на рабовладельческом рынке, полуобнаженные деревенские женщины подвергаются унизительному осмотру. Нужны деревни, куда бы ссылались нежеланные дети, и их полно. Жители целых областей, вместо того чтобы выращивать хлеб, заняты страшным ремеслом «выращивания», а скорее умерщвления младенцев. По Парижу бродят агенты вроде тетушки Куто, к которым всегда можно обратиться, если ребенок появился в результате «тайного греха».

Общество все это терпит и поощряет. Но час расплаты рано или поздно настигает тех, кто наперекор природе стремится к бесплодию и ограничению деторождения. Золя в мелодраматических тонах изображает судьбы своих героев и героинь, которые оказались вольными или невольными последователями взглядов Сегена и Сантера. Гибнет жена бухгалтера Моранжа Валери, решившаяся на аборт в отвратительном заведении госпожи Руш. Тщеславная мечта сделать дочь богатой вынудила ее пожертвовать вторым ребенком и самой поплатиться жизнью. Гибнет и дочь Моранжа Рэн, развращенная баронессой Лович. И сама баронесса превращается в жалкую старуху после «операции» у доктора Года. И все это из-за боязни «попасться», из-за желания предаваться «любви без последствий». Катастрофа постигла Бошанов. Единственный их наследник, которому предназначалось все богатство, умирает, а истаскавшийся Бошан не способен зачать другого ребенка. Трагедия постигла эгоистических в своей любви Анжеленов. Мысль о продолжении рода пришла им слишком поздно.

Философия и практика бесплодия разоблачена, но Золя обещал описать не только болезнь, но и предложить рецепт ее лечения.

Вся сюжетная линия Матье — Марианна должна, в представлении писателя, стать гимном любви, плодовитости, материнства. Жизнь этой идеальной семьи грезилась Золя как поэма, как волшебная сказка, способная увлечь за собой человечество. Золя создает утопию, но утопию столь наивную, противоречивую и неубедительную, что она повергает читателя в состояние скуки, вызывая у него лишь недоумение. Вся жизнь этой многодетной пары в повторяющихся из главы в главу рефренах:

«Прошло четыре года. И за это время у Матье и Марианны родилось еще двое детей» (книга четвертая, глава пятая).

«Прошло два года. И за это время у Матье и Марианны родился еще один ребенок, девочка» (книга четвертая, глава третья).

«Прошло два года. И за это время…»

Или другой рефрен:

«А в Шантабле Матье и Марианна творили, созидали, плодились. Минуло еще два года, и они вновь вышли победителями в извечной схватке жизни со смертью, ибо неизменно росла семья, преумножались плодородные земли, и это стало как бы самим их существом». Это в книге четвертой, в главе третьей, а затем то же в главе пятой.

К этим рефренам, в сущности, мало что можно прибавить. Правда, Золя подробно описывает радости спокойной и ровной любви своих героев, радости отцовства и материнства, весь тихий и обыденный уклад их жизни — жизни многодетной семьи, постоянный размеренный труд, в котором участвуют все от мала до велика. Это и есть лирическая стихия романа, придающая ему особый и новый колорит по сравнению с другими произведениями писателя. Матье все удается, природа открывает ему свои объятия и обогащает. Растут его земли, его доходы. Сначала они трудятся одни — эти Фроманы, но потом заставляют и других трудиться на себя. Когда Матье исполнится девяносто лет, семья его разрастется до нескольких сотен человек, и это уже не семья, а целый клан, которому тесно во Франции и который пускает ростки во французских колониях, в далекой Африке, где часто приходится обороняться от негостеприимных туземцев, подавлять их сопротивление с оружием в руках.

В свою книгу Золя намеревался вложить «немного патриотизма». На деле же этот «патриотизм», по существу, оказывался тем самым национализмом, против которого писатель так резко выступал в последние годы. Наиболее проницательные современники заметили это. Откровеннее всех выразил досаду Шарль Пеги, издатель «Двухнедельников», будущий друг Ромена Роллана, поэт и публицист, занимавший в ту пору позиции, близкие к передовой социалистической мысли (позднее он и сам пришел к шовинизму). Пеги писал: «Плодовитость» отнюдь не книга о всечеловеческой солидарности, это книга о завоевании человечества Фроманами… Не завершится ли все национализмом?»