Золотая братина: В замкнутом круге

Во-вторых, в последнее время Василий стал ощущать в себе некую несостоятельность, неполноценность, и виной тому был товарищ Фарзус (по имени и отчеству он никогда не представлялся) – тот самый человек незапоминающейся внешности, в безукоризненном темно-сером костюме-тройке. Он появлялся то в одном советском представительстве, то в другом как раз в то время, когда туда приезжали Сарканис и Белкин. После официальных дел товарищ Фарзус просил чекистов, очень вежливо, остаться для приватной (как он говорил) беседы. Располагались в каком-нибудь кабинете: втроем или один на один – то с Мартином, то с Василием. Да, беседовали – вот только о чем? Хоть убейте! Ничего не мог понять Василий Иванович! Ерунда какая-то… О личном расспрашивал, о том, женат ли. И вдруг: «А какие женщины вам, товарищ Белкин, нравятся?» Во всех разговорах это буржуйское «вы». Уже от одного такого непривычного обращения терялся чекист. А тут еще о бабах… «Это как понять, товарищ Фарзус? Какие нравятся?…» – потел Василий Белкин. «Ладно, – вздыхал товарищ Фарзус. – Ну а вообще: как вам жизнь в Германии?» – «Да как… – набычивал шею Василий Иванович. – Ничего. Жить можно…» – «Это верно, жить можно», – тускло откликался допрашиватель, и видел Белкин, ощущал: теряет к нему всякий интерес товарищ Фарзус. И верно: вскоре совсем отказался он от бесед с Василием, теперь подолгу уединяясь с Мартином Сарканисом. Лишь однажды, придержав Белкина на лестничной площадке (одни они там оказались), сказал ему товарищ Фарзус: «Лапоть ты деревенский, Вася. А туда же…» Брезгливое презрение было в его голосе, и в бесцветных глазах сверкнули бритвочки. Оскорбился Василий Иванович Белкин, ярость в нем заклокотала: «Дать бы тебе, сука, пару раз между бровей…» Потерял молодой чекист покой: «Ровно я зачумленный…»

В-третьих, в вечерних и ночных блужданиях по Берлину стряслось с Василием Белкиным одно невероятное приключение. Забрел он однажды в переулок, где стояли молодые женщины и девушки – и группами, и одиночками. «Все красавицы писаные», – определил Василий. Что к чему – сообразил сразу, не лыком шиты. И решился: «Однова живем, уважаемые граждане!» Выбрал толстушечку лет двадцати, кареглазую, в меховой накидке. Подошел смело («Знай наших!»), рта раскрыть не успел – распахнула перед ним красотка полы накидки. Мама родная! Вся без ничего! И все при ней… Ручкой в сумрачную арку поманила, прошептала: «Десять марок». И в жаркой каморке на скрипучей кровати под звуки патефона за тонкой стеной познал Василий Иванович Белкин такие любовные утехи, о которых в своей смоленской глуши и помыслить не мог. Да и опыт у него в подобных делах был совсем невелик. Так… Вспоминать особо неохота: сивуха, от которой все нутро обжигало, овин, гнилая солома, Машка Дымова, вся в каких-то тряпках, пока доберешься… Да еще руки оттаскивает: «Не балуйся! Не балуйся!» А изо рта луком несет. Тьфу! Пока достигнешь – уж неохота. А тут!.. И самого себя с этой Мартой (Марточкой…) не узнавал Василий Белкин: «Ишь, оказывается, на что я способный!» И что удивительно, Марта от Василия Ивановича тоже голову потеряла: почти в крик, и глаза под лоб закатываются. «Гут! Гут!.. Нох! Нох!..» Стала она принимать Василия через день, даже бесплатно. Обалдел чекист Белкин совсем и, казалось, навсегда. В последнее время думал: «А что! Женюсь на Марточке и тут останусь. Бабу лучше и слаще не найти. От всяких посторонних безобразий отучу, у русского мужика сказ короткий. Языку обучусь, и так много чего уже понимаю. Руки, глаза есть – работа сыщется. А жизнь у германца – разве сравнить с нашей, революционно-пролетарской?» Очень серьезно размышлял Василий Белкин. И еще со злорадством думал: «Вот товарищ Фарзус дулю выкусит. Я ему покажу деревенского лаптя…»

Вот и получается, что хоть и вел Василий Белкин надежное наблюдение за ювелирным магазином и Никиту Толмачева в толпе высматривал, но, обуреваемый страстями и прочими думами о возможной грядущей жизни, был рассеян. И пропустил тот момент, когда среди прохожих на противоположной стороне улицы появился Никита Толмачев, слегка прихрамывающий; остановился, посмотрел на витрины салона, где за толстыми стеклами красовались драгоценные украшения и прочие изделия из золота и серебра, и, перейдя Унтер-ден-Линден на перекрестке, вошел в кафе, расположенное как раз напротив заведения «Арон Нейгольберг и К^о».