Золотая братина: В замкнутом круге

В это предначертанное свыше время граф Оболин стоял перед сервизом, и правая рука его невольно, сама собой, творила крестное знамение – одно за другим. На глазах Григория Григорьевича «Золотая братина» преображалась. Пунктирные линии всех ее рисунков, и на чаше-матке, и на остальных предметах, ожили, запульсировали огненно-красными точками, которые быстро превращались в струйки – горячая алая кровь струилась по всем артериям сервиза, и он стал настолько божественно красивым, что граф Оболин зажмурил глаза, дабы не ослепнуть от восторга и смятения.

«Я понимаю, понимаю, это ваша кровь, мастера… – лихорадочно думал Григорий Григорьевич. – Виновен! Каюсь! Простите, если можете. Но вы не умрете! Нет… Ведь вы – это „Золотая братина“. Не расплавлю… Сохраню. Потомкам… Прав, прав князь Алексей Иванович Гагарин: не токмо для фамилии своей сохраню, но и для России. И для вас, мастера! А на Высшем суде вместе со Вседержителем и вы будете судить меня… Аминь!»

* * *

– …Такова история сервиза «Золотая братина», – закончила свой рассказ экскурсовод. – История его создания, похищения во время революции и возврата на родину. – Девушка помолчала. – Ну а что произошло совсем недавно, полтора месяца назад… Новое похищение сервиза, опять его возвращение в музей. Все это вы знаете из публикаций в газетах и журналах, из передач радио и телевидения.

Тихо было в зале под сводчатым потолком, превратившимся в небо над уральскими далями. Все молчали. Табадзе, Миров, Любин тихо подошли сзади к Никите Васильевичу Дакунину. К нему наклонился Арчил Тимурович, прошептал в ухо:

– Ну, господин Дакунин, вы наконец ответите на наш вопрос?

– Отвечу! Отвечу… – зашептал Никита Васильевич, не поворачиваясь, по-прежнему неотрывно глядя на сервиз под бронированным стеклом. – Да, я убил графа Оболина. По пути в аэропорт. Со своим напарником. Он приехал под видом таксиста. Я укажу место, где мы спрятали труп. Я убил его! – Слова участились, Никита Дакунин говорил захлебываясь: – Потому что… Потому что она наша! Она будет нашей…

Издалека, из вечности, возник еле слышный колокольный перезвон. Издалека… Но выделялся в нем бас могучего колокола. Сорок сороков Москвы? Иван Великий в Кремле на самой высокой колокольне Государства Российского? А подголоски? Со звонниц храма Христа Спасителя? Звонят колокола. Во здравие или за упокой?…

Глава 54 Варшава, 16 сентября 1996 года

В это утро в польской столице шел тоскливый осенний дождь. Мишель-Очкарик проснулся, как ему показалось, от стука в дверь. Фамилия его была Ожежко, а звали действительно Михаилом. Михаилом Станиславовичем. А в раннем детстве он был Михасем. Его предки осели в Казахстане, куда были высланы царским правительством после подавления польского восстания 1863 года. Он родился под Чимкентом, родители были учителями и погибли в автокатастрофе, когда Михаилу было двенадцать лет. Он остался один, родственников не было. Только в Польше жила старшая сестра Марыся – она была отправлена туда родителями маленькой девочкой. Из детского дома, куда его поместили дальние родственники, Михаил сбежал через неделю, и начались его скитания по просторам Советского Союза: бродяжничество, подростковые шайки, первый арест и трехлетнее пребывание в колонии усиленного режима. Побег из колонии. Он-то все и решил – возврата в «честную» жизнь не было. В 1994 году оказался Очкарик (очки он носил с четырех лет – близорукость) в Москве, связался с мелкими наркодельцами, и в их среде его обнаружил Никодим Иванович Воротаев…

Нет! Он проснулся не от стука в дверь – так странно звонил телефон: резко, с долгими перерывами, и гудки звучали, как удары. Телефонный аппарат стоял на полу рядом с кроватью. Михаил взял трубку, и тяжелое предчувствие беды сдавило сердце.

– Ты уже проснулся, сынок? – прозвучал в трубке мужской голос. Говорили по-русски.

– Проснулся…

– Вот и славно. Слушай меня внимательно. Тебе привет от Бати. Ты, кажется, намылился за дальний бугор, в Америку? И сестрицу решил с собой прихватить? А свой капитал перевести в швейцарский банк? – Михаил молчал. – Так вот, сынок, Марыся сейчас у нас.

– Что?…

– У тебя с ней свидание вчера было, у нас – сегодня ранним утречком. Ничего с твоей сестрицей не случится. Мы ее хоть сейчас отпустим. Но при выполнении определенных условий.

– Какие ваши условия?

– Первое: капитал свой в тутошнем банке не шевели, помешать можем. Второе: о путешествии в Америку забудь. Третье: путь твой завтра в Россию-матушку, в Москву. Все подробности при встрече. Ждем тебя через час, в половине десятого, у памятника вашему замечательному поэту Адаму Мицкевичу.

Трубка замолчала. Михаил Ожежко бросил трубку телефона, лег на спину, замер. Слышно было, как за окном над Варшавой ровно шуршит осенний дождь. «Все. Я пропал. Мы с Марысей пропали… Что делать? Кто поможет?…»

– Я помогу тебе, Михась, – прозвучал спокойный мужской голос.