Золотая братина: В замкнутом круге

– Кто же возражает? – Забродин улыбнулся весьма саркастически. – Мы с тобой о большевизме толкуем. И ведь ты не будешь возражать, что от всего происходящего, если взять в целом, мозги можно вывихнуть. А вот кому все ясно – прямо-таки позавидуешь! – это моему Саиду. Он за революцию горой.

– Хороший революция! – оскалил белые зубы Саид Алмади. – Князь невесту увел. Отца бороду дергал, позорил, сакля жег. Приеду – рэзать буду!

– Видел? – засмеялся Глеб Забродин. – Между прочим, Саид тоже в Чека работает, под моим началом.

«Пора!» – подумал Любин и произнес:

– А ведь я к тебе по важному делу.

– Выкладывай!

Любин с тревогой взглянул на чеченца.

– От Саида у меня секретов нет, – жестко отрезал Забродин.

Через час – был уже поздний вечер – Кирилл Любин и Глеб Забродин миновали Инженерный замок, темный и мрачный, и, перейдя улицу, оказались у серого трехэтажного здания на Гороховой, почти все окна которого светились.

– У нас и по ночам работают, – пояснил Забродин. Над массивной дверью была прибита вывеска «Чрезвычайная комиссия».

– Еще раз повторяю, – взволнованно твердил Кирилл, – только при выполнении моих двух условий: граф Оболин останется на свободе и не будет чиниться препятствий на его пути за границу. Это первое. А второе – выплатить ему денежную компенсацию.

– Что с головы твоего графа и волос не упадет – за это я ручаюсь лично. А вот компенсация… – Забродин помедлил. – Тут дело посложнее. «Братина» же, надо полагать, бешеных денег стоит.

– И все-таки я настаиваю!..

– Хорошо, хорошо! – с некоторой досадой поморщился Глеб. – Сначала сервиз надо получить.

Они подошли к двери. Забродин показал красноармейцу пропуск, кивнул на Любина:

– Товарищ со мной.

По слабо освещенной лестнице поднялись на второй этаж.

– В этом есть какая-то мистика, – произнес Забродин, остановившись перед дверью с цифрой «6». – Ты со своим сообщением приходишь ко мне, я работаю в отделе, который занимается (в том числе, правда) этой проблемой, а отделом руководит Картузов, историк по образованию, натура чувствительная и во всяческих шедеврах искусства сведущая. Сейчас ты Дмитрию Наумовичу все подробно расскажешь. – И Забродин трижды постучал в дверь.

– Прошу! – послышался энергичный голос. Кабинет оказался огромным, с двумя стрельчатыми окнами, за которыми стояла непроглядная петроградская тьма. На одной стене висела большая карта России, и на ней красными лентами были обозначены фронты. Противоположную стену украшала большая картина в тяжелой раме, очевидно оставшаяся здесь с дореволюционного времени. «А может быть…» – подумал Кирилл. Идиллический пейзаж: стройная трепетная лань пьет воду из прозрачного горного ручья, и с ее чутких губ падают капли, алмазами сверкая на солнце.

Слушая Любина, хозяин кабинета сидел за массивным столом в троноподобном кресле, потом стал быстро прохаживаться из угла в угол, явно волнуясь все больше и больше. Это был человек лет сорока, типичной еврейской внешности: нос с горбинкой, впалые щеки, густая вьющаяся шевелюра, четкий, выразительный разрез темных глаз – живых, подвижных, умных. Иногда он бормотал как бы самому себе:

– Так… Так… Весьма и весьма…

В кабинете был еще один человек, тоже лет сорока, а может быть, сорока пяти, грузный, квадратный, в рабочей блузе, с бурым лицом, на котором индивидуальность отсутствовала. Знакомясь с Любиным, он назвал себя Михеичем и с удовольствием пожал белую руку Кирилла огромной могучей пятерней, в поры которой въелось машинное масло. Это рукопожатие прокомментировал Забродин: потомственный питерский рабочий. Сейчас, повествуя о «Золотой братине», Любин постоянно чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд Михеича.

– Так… Так… Весьма и весьма! – возбужденно повторил Дмитрий Наумович Картузов, когда Кирилл закончил свой рассказ. Он быстро прошелся по комнате, остановился у письменного стола, выдвинул верхний ящик, достал из него конверт. – Фатум… Письмо пришло несколько часов назад, с вечерней почтой. – Картузов передал конверт Глебу: – Прочитай.

Забродин вынул из конверта серый плотный клок бумаги и прочитал:

«Как истинный гражданин и сторонник новой власти, ознакомившись с декретом от двадцать третьего сентября сего года, довожу до вашего сведения, что прибывший тайно из-за границы граф Оболин в данный момент находится в своем загородном доме в Ораниенбауме, а двадцать восьмого сентября намерен покинуть пределы России, захватив с собой сервиз „Братина“ на семьдесят персон из трехсот пятидесяти одного предмета, который является редкостным сокровищем и достоянием рабочих и крестьян. Ваш товарищ».

Забродин даже присвистнул.

– Подпись разобрать невозможно.

– Какое странное, просто непонятное совпадение… – тихо проговорил Любин и вдруг начал неудержимо краснеть, чувствуя, что все смотрят на него.

– Вот что, милок, – заговорил молчавший до сих пор Михеич. – Дай-ка, Наумыч, карандаш и лист бумаги.

Дмитрий Наумович, еще ничего не понимая, передал Михеичу и то и другое, а потомственный питерский рабочий, подойдя вплотную к Любину, сказал довольно сурово: