Золотая девочка, или Издержки воспитания

…Кофе пили молча. Маринэ нашла в холодильнике баллончик со взбитыми сливками и держала его над креманкой до тех пор, пока он не перестал с шипением извергать сливочную пену. Креманка наполнилась до краёв. Маринэ взяла ложечку и нарисовала на сливках вишнёвым сиропом пышную розу, густо закрасив лепестки. Получилось красиво, даже есть жалко!

Вздохнув, Маринэ зачерпнула полную ложку сливок и отправила в рот. Мать на кухне вряд ли появится, момент благоприятный, и не воспользоваться этим просто глупо. Отец от сливок отказался, Маринэ пожала плечами – не хочешь, не ешь – и съела всю креманку, после чего с аппетитом молодого волка догрызла свою половину цыплёнка, заедая её веточками кинзы и отщипывая кусочки лаваша. За два проведенных в поезде дня она съела кисточку подаренного бабушкой Этери винограда и купленный на вокзале лаваш, остальной виноград привезла домой, большой тяжёлый ящик, отец еле выволок его из вагона… А сегодня вообще не могла есть, известие о смерти Марии Антуановны напрочь отбило аппетит, а мысли о твороге вызывали тошноту.

Регина бы с ума сошла, увидев такую saiko neturejima (литовск.: неумеренность), назвала бы её edune,saiko neturincia (литовск.:обжора, не знающая меры). А отец молча пил кофе, вздыхал и время от времени проводил рукой по лицу, словно пытался снять горький осадок сегодняшнего вечера.

С сожалением отодвинув от себя пустую креманку, Маринэ открыла холодильник и поставила баллончик на дверцу. Гиоргис вытер усы, с кряхтением улёгся на диван и, отвернувшись к стенке, мстительно улыбнулся, представив ошеломлённое лицо Регины, когда она обнаружит в холодильнике пустой баллончик из-под взбитых сливок.

– Будешь уходить, погаси свет, дочка.

– Папа, ты расстраивайся так. Поспишь сегодня на диване, а завтра прощения попросишь за площадную брань, и помиритесь. – Маринэ облизала измазанные куриным жиром пальцы и подумала, что во французское посольство она, пожалуй, не пойдёт. Уедет во Францию, и там её никто не достанет, ни родители, ни Арчил Гурамович Кобалия…

– А ты… слышала?

– Слышала. Ты так кричал, все соседи слышали.

– Ну, соседи – не страшно, соседи грузинского не знают. Регина довела, я и сорвался. А тебе кто разрешил слушать?! Тебе спать надо и не слушать, чего не надо! Кофе допивай, если остался, и ложись, тебе вставать скоро… Ах, да! У тебя же каникулы, я забыл. Хочешь ещё чего-нибудь?

Маринэ помотала головой, отказываясь. У неё сами собой закрывались глаза, голова стала тяжёлой, а желудок слегка ныл – полцыплёнка, пол-лаваша и полная креманка взбитых сливок с вишнёвым сиропом… Ах, да! Ещё намцхвари, пирожное, которое она сделала сама, из хлеба с маслом и сахаром. Отец прав, сегодня она перешла границу. Завтра будет творог, и только творог, а на ужин минералка и ничего кроме. И послезавтра тоже. А сейчас она пойдёт спать, она так сильно хочет спать, что заснёт по дороге в комнату… И это после кофе!

Мысли тоже хотели спать, тяжело ворочались в голове и не хотели думаться. Смерть мадам Мари отступила куда-то и уже не казалась такой страшной. Она ведь не сегодня умерла, давно уже, и теперь живёт во французском раю. А Маринэ знает французский почти свободно, значит, Мария Антуановна будет с ней всегда, стоит только открыть книгу. Она обязательно дочитает «Тружеников моря», ей немного осталось… Завтра. Сегодня Маринэ ничего уже не может, она может только спать…

– Ара. Мэ намдвилад медзинэба («Нет. Я очень хочу спать»), – призналась Маринэ, и отец, поцеловав её в лоб, легонько подтолкнул в спину.

– Гаме мшвидобиса (доброй ночи).

Часть 8. Друзья

На круги своя

Всё встало на круги своя, и снова они с Отаром шатались на переменах по школьному двору и делились новостями. В октябре неожиданно выпал снег, и они лакомились им на угольной куче позади школьного здания (Отар – чтобы заболеть и не ходить «на музыку», Маринэ просто за компанию).

– На черта тебе сдались эти фламенко, ведь ничего нельзя: того не жри, этого не жри! – грубо выговаривал ей Отар. Почему он так груб с ней, она ведь не виновата, что ей нельзя. Никто не морит её голодом, она ест три раза в день, как все. И нечего Отару разоряться.

– Не злись. Я уже привыкла, меня с трёх лет на диету посадили: гимнастика, коньки, плавание… А потом школа и музыка, застрелиться и не жить. Но фламенко я ни за что не брошу. Это не танец, это жизнь, как ты не понимаешь… Слушай, Отар, если снежок скатать, из него мороженое получается! Вкусное! Попробуй.

– Дай от твоего откусить. А это что, чёрное? Уголь, что ли? Маринэ, тебя убить мало! Накормила углём, я ж тебе не паровоз! На, держи своё мороженое. И не увлекайся, уголь очень калорийный…

На переменах Отар и Маринэ находили укромный уголок и рассказывали друг другу то, о чём никому никогда не говорили. Впрочем, Маринэ не любила рассказывать, она больше любила слушать. А Отару хотелось, чтобы она знала о нём всё. Он и рассказывал ей – всё.

Аккордеон в боксёрской стойке