Золотая Горка

Справа мне открылась часть Соборной площади со звонницами иезуитского костела[36] и башней ратуши, у двухэтажного губернаторского дома[37] прохаживались городовые. Полтора года назад из высоких дверей этого бывшего иезуитского коллегиума должны были вынести вперед ногами губернатора Курлова. Во всяком случае, так мечталось боевикам. Но Курлов жив, взят в Петербург, назначен шефом нашего корпуса, а эсер Пулихов лежит в земле. И проку от его акции никому и никакого. Наивные люди, подумал я, очарованные мечтой слепцы. Я испытывал к ним искреннюю жалость. Да знали бы они, что десятки чиновников и офицеров глубоко признательны им за убийство какого-нибудь губернатора или полкового командира, пристава или обычного городового. Сразу открывается вакансия, рывком идет карьера. За каждым креслом и местом давно выстроилась череда претендентов. Вслух они гнусное политическое убийство, разумеется, осудят и потребуют строжайших мер наказания, но в душе, но дома перед киотом помолятся за простачка-боевика, ценою собственной жизни подтолкнувшего их наверх. Вряд ли попал бы Курлов в шефы, не метни Пулихов в него самодельную бомбу. Повезло — не взорвалась, но все равно Курлов — как бы жертва террора. Да хоть бы в один день все министры и генерал-губернаторы пали от эсеровских пуль, назавтра сидели бы в опустевших креслах новые. Ну, кто-то погиб — личное невезение. Царей убивали — и ничего не изменилось. Цезаря закололи кинжалом. Убитый заменяется живым, а государство остается, его никто не развалит. Нет таких пуль. Все в его паутине запутаны — и те, кто против нынешней власти, и те, кто за нее. Господи, христианство сделали государственным, попы, как чиновники, утруждаются, полицмейстер все тайны исповедей ранее бога узнает… Так что же говорить о политических партиях, которые откровенно претендуют на власть? Но если власть, то как быть с "братством, равенством, свободой"? Власть — изначальное неравенство. Взяли власть, сели в кресла, начали командовать, принуждать "освобожденный народ" к спокойствию и работе. Любопытно, как эсеры с эсдеками собираются этот узел развязать? Все — братья, но одни командуют, другие пашут…

В соседнем номере стукнул клапан рукомойника и заплескала вода. Скоро Скарга вышел из комнаты. Мне хотелось пойти за ним, но я не решился. Откроешь дверь — а он стоит напротив тебя, усмехается: мол, не тревожься, не убежал. И мало ли куда он мог выйти. По надобности — тоже причина. Нет, подумал я, надо держаться принятой роли. Сказал Скарга, что зайдет, — лежи и жди. А унесет ноги — это Живинского беда, он держит козырный туз донесения агента. Я вновь лег на кровать и постарался думать о сыне, чтобы не ломать голову над независимыми от моей воли поступками беглого эсера.

Он вернулся через четверть часа. И не один. Я обратился в слух. Проклятые пружины не позволяли мне вскочить и прижаться ухом к стене. Потом Скарга сказал своему посетителю длинную фразу громко. Я различил лишь три слова: "…десять минут… тихо…" У них стукнула дверь, и тут же ко мне вошел Скарга. Свой коричневый пиджак, сложенный подкладкой наверх, он держал на согнутой руке.

— Что, идем? — спросил я, приподнимаясь.

— Лежи, лежи, — успокоительно ответил он, скинул пиджак на стол, и на меня уставилось дуло никелированного пистолета. Я знал из дела, что этот пистолет отнят у доктора вместе с паспортом, часами, костюмом, шляпой и саквояжем, что в обойме восемь патронов и ни один из них вроде бы еще не израсходован.

— Ты что! — только и нашелся я возразить. В голосе своем я расслышал предательскую хрипотцу страха.

— Хватит врать, — сказал Скарга. — Там у меня привязан к стулу филер. Тот, в кепочке, что проверял нас в трактире…

"Осел! — подумал я с ненавистью. — Ведь чувствовал, что этот осел все погубит".

— Он кое-что мне поведал, — продолжал боевик, — не будем зря тратить время. Тем более, что я и сам не слепой.

— Ну, и что ты хочешь узнать от меня? — спросил я, стараясь собрать волю. Черная дырочка в никелированном стволе меня заворожила.

— Почему меня не берут? Твое задание? Когда намерены брать?

— Насколько знаю, Скарга, — ответил я, стараясь уйти от предательства, — тебя после ареста пытали, но ты ничего не выдал. Почему же ты хочешь меня сделать подлецом?

— Пытать тебя у меня времени нет, — сказал он ледяным тоном. — И я не умею. Я просто вгоню тебе пулю в лоб. И ты понимаешь, что другого выхода у меня не будет.