Золотая Кастилия (сборник)

Эта адская машина была помещена в авангарде. Другие корабли сгруппировались на небольшом расстоянии позади. В середине флота на одном корабле поместили всех пленных мужчин; женщины и дети, золото и драгоценности, словом, вся добыча была помещена на корабле, которым командовал Тихий Ветерок. Ему был отдан приказ скорее взорвать корабль, чем сдаться.

Окончив эти приготовления, флибустьеры вновь сошли на берег и отправились в церковь; потом, стараясь не нарушать порядка в городе, опять отправились на корабли.

Жители невольно были поражены мрачными и решительными лицами флибустьеров. Они поняли, что эти люди поставили на карту свои жизни, и внутренне дрожали при мысли о последствиях той страшной борьбы, которая развернется между ними и испанской эскадрой.

Было около четырех часов вечера, когда все флибустьеры вернулись на свои корабли. Монбар не хотел сниматься с якоря до наступления ночи; он рассчитывал на кромешную темноту, чтобы незаметно приблизиться к выходу из озера.

Все приготовления заняли у Монбара шесть дней. Несмотря на свой дерзкий вызов, испанцы сами не входили в озеро; ничто не указывало на то, что они собираются привести в исполнение свою угрозу и прийти за флибустьерами в Маракайбо.

Удостоверившись в подзорную трубу, что флот полностью готов и что капитаны ждут только его сигнала, чтобы сняться с якоря, Монбар удалился в свою каюту. Через некоторое время дверь его каюты отворилась и вошли донна Клара и Франкер. Монбар приветственно махнул им рукой и пригласил садиться.

— Извините меня, — сказал он, — что я просил вас прийти сюда, а особенно прийти вместе. Я должен немедленно переговорить с вами обоими.

— Я к вашим услугам, адмирал, — ответил молодой человек, поклонившись.

— Я жду ваших объяснений, — кротко сказала донна Клара.

Монбар молчал несколько минут, потупив голову и нахмурив брови. Однако мало-помалу лицо его прояснилось; он поднял голову и заговорил тихим голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение.

— Я хочу кое-что сказать вам, — произнес он, — особенно вам, дон Гусман.

— Адмирал, я уже не называюсь таким образом, — быстро перебил его молодой человек.

Донна Клара положила ему руку на плечо.

— Не прерывайте адмирала, — сказала она.

Молодой человек взглянул на нее с удивлением, но увидел на ее чертах такое выражение доброты и мольбы, что поклонился в знак согласия.

— Великий час, которого я ждал столько лет, наконец настал, — продолжал Монбар. — Завтра на восходе солнца я лицом к лицу встречусь, надеюсь в последний раз, со своим неумолимым врагом, ненависть которого преследовала меня всю мою жизнь. Господь, суд которого непогрешим, будет судьей между герцогом Пеньяфлором и мною.

— Герцогом Пеньяфлором! — вскричала донна Клара, с испугом сложив руки.

— Герцогом Пеньяфлором! — изумленно прошептал молодой человек.

— Да, разве вы этого не знали? — продолжал Монбар с горечью. — Герцог Пеньяфлор, вице-король Новой Испании, находится на флагманском корабле неприятельской эскадры; увлекаемый ненавистью, он захотел лично присутствовать при гибели своего врага. Но оставим это и перейдем к вам, дон Гусман. Я не хотел бы против вашей воли вовлекать вас в смертельную битву с человеком, который заботился о вас в дни вашей юности и которого, до получения доказательств в противном, вы обязаны считать вашим благодетелем. Я не хочу насиловать вашу совесть, — сказал Монбар с выражением жестокой иронии, которое заставило задрожать его собеседников, — вы будете свободны оставаться нейтральным в битве, если ваши чувства побуждают вас к этому.

— Ах, милостивый государь!.. — вскричал Франкер.

— Подождите! — быстро перебил его Монбар. — Я еще не кончил.

— Боже мой! — прошептала донна Клара. — Что вы хотите сказать?

— Все, — ответил Монбар хриплым голосом, — потому что час открытий пробил, истина должна наконец обнаружиться; этот молодой человек должен быть судьей в своем собственном деле и сделать выбор между своим отцом и своим благодетелем!

— Моим отцом? — вскричал молодой человек. — Вы произнесли эти два слова: моим отцом!

— Да, дон Гусман. Все доказывает мне, что вы мой сын; бумаги, отданные умирающим доном Фернандо д'Авила Филиппу д'Ожерону, почти не оставляют сомнений на этот счет.

— Простите меня, я схожу с ума, я не понимаю; вы мой отец?

— Выслушайте меня. У герцога была дочь. Я случайно спас жизнь этой дочери; в то время я был блистательным дворянином, исполненным веры, пылкости и надежды и служил офицером во флоте французского короля. Герцог поощрял мою любовь к его дочери, он, так сказать, толкнул ее в мои объятия, а так как Франция и Испания находились тогда в состоянии войны, он тайно обвенчал нас в Кадисе. Но через несколько дней после этого брака герцог вдруг увез от меня свою дочь, отправив ее неизвестно куда. Когда я пришел к нему в дом с требованием возвратить мою жену, то выяснил, что он уехал, поручив слуге передать мне эту записку.

Монбар вынул бумажник из кармана, а из бумажника — письмо, пожелтевшее от времени.

— Вот что заключалось в этом письме, — сказал он, — слушайте.