Золотая Кастилия

Первая мысль об этой экспедиции, так быстро организованной, так искусно проводимой, принадлежала ему. Это смелое предприятие, поначалу заставившее отступить самых храбрых, пришло ему в голову с единственной целью, для которой он пожертвовал всем — соединиться с той, которую любил, и эта цель, так долго преследуемая, эта надежда, лелеянная с такой страстью, ускользнула от него в ту самую минуту, как он думал, что достиг ее. Напрасно, подплывая к городу, подавал он свой сигнал и с трепещущим сердцем искал в окнах домов, окаймлявших гавань, ответный знак. Все оставалось холодно, безмолвно и мрачно.

Высадившись на берег, он побежал, обезумев от тревоги и горя, к дому доньи Хуаны; дом был пуст. Девушка исчезла, не оставив никаких следов. Тогда с упорством и непоколебимой верой влюбленного он принялся осматривать весь город, входил во все дома, отворял все двери, не желая верить своему несчастью и каждую минуту ожидая увидеть внезапное появление той, которую любил, хотя он знал, что город оставлен всеми жителями, и должен был понимать, что донья Хуана должна была уехать вместе со всеми.

Потом, когда он наконец вынужден был поверить очевидному, когда он окончательно убедился, что той, которую он любил, в городе нет, он заперся у себя дома и несколько часов оставался в таком полном унынии, что даже кавалер де Граммон, хоть и был его соперником, сжалился над его горестью и старался утешить.

Филипп вышел из этого уныния только затем, чтобы впасть в страшную ярость. Он явился к Монбару и принялся доказывать ему, что за оставлением испанцами города наверняка кроется засада, после чего предложил обыскать окрестные леса.

— Обыщите, друг мой, — сказал ему Монбар с тонкой улыбкой. — Совет ваш хорош, сделайте это сегодня же, и если среди людей, которых вы, без сомнения, отыщете, находятся женщины, которыми вы интересуетесь, я постараюсь причислить их к вашей доле.

— Благодарю, — ответил Филипп, — я запомню ваше обещание и напомню его вам при необходимости.

— В этом нет нужды, друг мой, ступайте.

Филипп ушел без дальнейших разговоров. Он вознамерился начать настоящую охоту. Собрав шестьдесят флибустьеров, молодой человек удалился вместе с ними.

Вечером он вернулся в Маракайбо и привел с собой восемьдесят пленных, более пятидесяти мулов с добычей и деньгами на сумму в сто тысяч франков.

— Браво! — воскликнул Монбар, когда Филипп отчитался ему в своей экспедиции. — Прекрасное начало, теперь надо продолжать в том же духе.

— Завтра, — ответил молодой человек.

На другой день он снова отправился на поиски. Флибустьеры, привлеченные первым успехом, с большой охотой следовали за ним, тем более что грабеж домов и церквей не оправдал их ожиданий, да оно и понятно, ведь жители успели вывезти с собой все более или менее ценные вещи.

Таким образом охота продолжалась несколько дней с большим или меньшим успехом, но почти всегда удачно. Флибустьеры были в восторге, один Филипп предавался отчаянию. Товарищи не понимали его странного поведения, они готовы были считать его сумасшедшим.

— Вы не с того конца беретесь за дело, друг мой, — сказал ему Монбар однажды вечером, когда Филипп, чуть не плача, привел к нему сто мулов с добычей на двести тысяч франков. — Предоставьте это дело мне. Есть у вас пленные?

— Человек сто, — ответил Филипп с горестным вздохом.

— Хорошо. Что это за люди?

— Я на них не смотрел.

— Напрасно; пойдемте к ним.

— Зачем?

— Вы сами увидите. Пойдемте же, черт побери! Где вы их заперли?

— Кажется, в церкви Сан-Франциско.

— Хорошо, пошли.

Они вышли. По дороге Монбар захватил с собой несколько флибустьеров, ничем не занятых и не совсем пьяных.

Пленных действительно бросили в церковь Сан-Франциско, вторую по величине в городе. Двери караулили флибустьеры, которые пили и играли в карты. Монбар велел отпереть двери и вошел в церковь вместе с Филиппом и со своей свитой.

Картина, представшая перед их глазами, представляла собой душераздирающее зрелище. Три сотни несчастных — мужчин, женщин и детей — были свалены в кучу; некоторые раненые хрипели на земле, другие жалобно стонали, так как им была прекрасно известна жестокость флибустьеров и они понимали, что единственным благодеянием, которого они могли ожидать от них, была быстрая и немучительная смерть.

Монбар холодно обвел глазами толпу несчастных людей, которые невольно задрожали при виде этого человека с мрачным и неумолимым лицом, которого, по-видимому, радовали их страдания.

— Питриан, — сказал Монбар, — у тебя тонкое чутье, выбери несколько человек из тех, кто по твоему мнению в состоянии заплатить хороший выкуп, и приведи ко мне.

Питриан стал прокладывать себе дорогу в толпе, с циничным равнодушием рассматривая пленников, иногда останавливаясь, чтобы вытолкнуть кого-то из рядов, после чего опять принимался за осмотр, насвистывая и посмеиваясь с лукавым видом.

Через десять минут он отобрал таким образом человек пятнадцать и привел их, дрожащих, к Монбару, заставив стать в одну линию.

— Хорошо, мой милый, этого довольно, — сказал Монбар. — Послушай-ка.

Питриан подошел.