Золотая клетка

Як неподвижно сидел перед телевизором. Лицо у него побелело как полотно.

То, что показывали в репортаже Си-эн-эн, было ужаснее всего, что я когда-либо видела. Самолеты. Взорванные небоскребы. Тела людей, падавшие с высоты в сотни метров. Люди, прыгающие из окон. Лица бродивших по улицам Манхэттена – окровавленные и потерянные.

– Что это такое? – спросила я, с недоверием глядя на экран.

Як посмотрел на меня со слезами на глазах.

– Самолет врезался во Всемирный торговый центр. Поначалу все подумали, что это несчастный случай, но потом в другой небоскреб тоже врезался самолет. Захвачено несколько самолетов. Похоже, это теракт.

– Теракт?

– Да.

В студии царила полная растерянность. Мы же сидели перед телевизором, словно загипнотизированные, потрясенные увиденным. Такого никто не мог предсказать!

Як поднялся и запер входную дверь. Принес бутылку виски и два бокала. Когда башни рухнули, одна за другой, мы разрыдались. Смерть и разрушение так ужасно контрастировали с нашим счастьем…

Внезапно я почувствовала, что хочу быть ближе к Яку, ощутить его силу, знать, что он может защитить меня. В его объятиях мои шрамы не болели. Он и не подозревал о них, но это не имело значения. Его присутствие уже само по себе снимало боль. Словно его собственные шрамы идеально подходили к моим.

Внезапно я поняла причину бэби-бума в сороковых годах. Как мужчины и женщины в роковое время жаждали утешения, ища примитивного, самого простого… Уверенность через размножение – основа для сохранения вида.

Я потянулась к пульту и отключила звук. Як вопросительно уставился на меня.

– Какого…

Что-то в моих глазах заставило его замолчать. Я притянула его к себе. Сняла с него всю одежду, один предмет за другим, пока он не оказался совсем голым. Потом Як раздел меня, и мы легли на диван. Когда он вошел в меня, меня буквально залило чувство спокойствия. Лишь бы мне лежать вот так, под ним, ощущая его плоть – остальное все не важно. Он как сама жизнь внутри меня. Кадры из телевизора все еще мелькали перед глазами, словно отпечатавшись на сетчатке. Раз за разом я видела тела, падающие из горящих башен. Дым и огонь, когда огромные, внешне непоколебимые здания рухнули.

Я плакала.

Но мне нужно было еще. Этого недостаточно. Вот чего я боялась – что мне всегда будет мало.

– Еще, – прошептала я.

Як замер. Его тяжелое дыхание прервалось. Через тонкую стенку мы слышали, что соседи смотрят те же новости.

– Трахай меня как можно сильнее, – проговорила я. – Сделай мне больно.

Я почувствовала, как он колеблется.

– Зачем?

– Не спрашивай, – ответила я. – Просто мне это сейчас очень нужно.

Як вопросительно посмотрел мне в глаза, но потом сделал, как я сказала. Крепче схватил меня за бедра, его толчки стали сильнее. Дыхание участилось, он потянул меня за волосы. Без размышлений. Не пытаясь быть нежным.

Мне было больно, но именно боли я и желала. Боль – моя старая знакомая. Она давала мне спокойствие. Мир горел, а боль была моим якорем среди хаоса.

Одиннадцатое сентября.

Этот день уже отпечатался в моей жизни. В этот день четыре года назад папу арестовали за убийство мамы. Через год после того, как Себастьяна обнаружили в кладовке висящим на собственном поясе. Мне было пятнадцать лет, когда он умер. Вероятно, именно тогда я стала такой, как сейчас. В тот день я стала Фэй.

Як совершал толчки все более остервенело – я услышала, что он тоже плачет. Мы соединились в горе и боли, и когда он наконец тяжело опустился на меня, я знала, что мы вместе пережили мгновения, которые не забудем никогда.

В тот день мы долго сидели на диване, держась за руки, и смотрели, как мир вокруг нас рушится.

* * *

Последующий год стал самым лучшим в моей жизни. Этот год заложил основу нашей совместной жизни, создал неразрывные связи между мной и Яком.

Он рассказал мне все о своем детстве. О постоянной тревоге, ссорах дома, постоянной нехватке денег. О Рождестве без подарков, о родственниках, которые то жалели, то осуждали отца. О том, как все рухнуло, когда мама оставила семью. Дом, из которого все потихоньку пропадало – продавалось или закладывалось; странные посетители в странное время суток, приходившие, чтобы потребовать долг или выпить с отцом. Облегчение, когда Як смог оставить эту жизнь позади.

О себе же я не рассказала ничего. А Як и не заговаривал никогда о моей прошлой жизни. Он принял то, что я одна в этом мире, что у меня никого не осталось. В каком-то смысле ему это даже, возможно, нравилось – что я принадлежу только ему. У нас были лишь мы, и он был моим героем.