Золотая коллекция классического детектива

– Что вам понадобятся письма Ноэля. Естественно, он узнает, кто навел полицию на след преступника. Хорошо же я буду выглядеть! Разумеется, его права будут признаны благодаря мне, не правда ли? Как по-вашему, будет он мне благодарен? Да ничуть не бывало! Он проникнется ко мне презрением! Он станет меня избегать, едва узнает, что господин Табаре, рантье, и сыщик Загоню-в-угол – одно и то же лицо. Слаб человек! Через неделю мои ближайшие друзья перестанут подавать мне руку. Как будто это не великая честь – служить правосудию!.. Придется мне переехать в другой квартал, сменить имя…

Огорчение его было так велико, что он чуть не плакал. Г-н Дабюрон был тронут.

– Успокойтесь, дорогой господин Табаре, – произнес он. – Лгать я не стану, но поведу дело так, чтобы ваш любимец, ваш приемный сын ничего не узнал. Я дам ему понять, что на его след меня навели бумаги, найденные в доме вдовы Леруж.

Окрыленный папаша Табаре схватил руку следователя и поднес ее к губам.

– Ах, благодарю вас, сударь, – вскричал он, – тысячу раз благодарю! Вы так великодушны, вы… А я-то недавно еще… Но довольно! Если позволите, я буду присутствовать при аресте; хотелось бы принять участие в обыске.

– Я и сам думал вас об этом просить, господин Табаре, – отвечал следователь.

Лампы чадили, свет их потускнел, крыши домов побелели. Занимался день. Вдали уже слышался шум утренних повозок. Париж просыпался.

– Раз мы решили действовать, – заметил г-н Дабюрон, – нельзя терять ни минуты. Сейчас я должен повидаться с императорским прокурором, даже если ради этого мне придется поднять его с постели. От него поеду прямо во Дворец правосудия. Я буду там к восьми часам. Приезжайте туда к этому же времени, господин Табаре, и ждите моих распоряжений.

Сыщик поблагодарил и стал прощаться. Но тут вошел слуга г-на Дабюрона.

– Этот пакет, сударь, – сказал он хозяину, – доставил только что буживальский жандарм. Он ждет ответа в прихожей.

– Превосходно, – отвечал следователь. – Узнайте у него, не нужно ли ему чего, да угостите стаканом вина. – С этими словами он вскрыл пакет и воскликнул:

– Глядите-ка, письмо от Жевроля!

Письмо гласило:

Господин судебный следователь!

Имею честь уведомить вас, что напал на след человека с серьгами. Узнал я о нем у хозяина винной лавки, где засиживаются местные пьянчуги. В воскресенье утром, выйдя от вдовы Леруж, в эту лавку заглянул человек, которого мы ищем. Сначала он взял две литровые бутылки вина и расплатился. Потом хлопнул себя по лбу и сказал: «Ну и болван! Совсем забыл, что завтра именины корабля». И тут же купил еще три бутылки. Я справился в календаре, корабль называется «Сен-Марен». Еще я выяснил, что он гружен зерном. Одновременно с этим письмом пишу в префектуру, чтобы в Париже и Руане были предприняты поиски. Они наверняка принесут плоды. Примите, милостивый государь…

– Бедняга Жевроль! – воскликнул папаша Табаре, разразившись хохотом. – Он точит саблю, а сражение уже выиграно. Не хотите ли, господин следователь, положить конец его поискам?

– Ни в коем случае! – отвечал г-н Дабюрон. – Пренебрежение к мелочам нередко оборачивается непоправимой ошибкой. Кто может знать, какие новые сведения сообщит нам этот человек?

VI

В тот же самый день, когда было обнаружено преступление в Ла-Жоншер, в тот самый час, когда папаша Табаре проводил осмотр комнаты убитой, виконт Альбер де Коммарен садился в экипаж – он ехал на Северный вокзал встречать отца.

Виконт был страшно бледен. Обострившиеся черты лица, мрачный взгляд, бескровные губы свидетельствовали либо о невыносимой усталости, либо о чрезмерных излишествах в наслаждениях, либо о безумной тревоге.

Впрочем, в особняке вся прислуга обратила внимание, что вот уже пять дней, как молодой хозяин совершенно переменился. Разговаривал он через силу, почти ничего не ел и настрого запретил входить к нему. Камердинер виконта заметил, что эта перемена, слишком стремительная, чтобы не бросаться в глаза, произошла утром в воскресенье после визита некоего сьера Жерди, адвоката, проведшего в библиотеке почти три часа. Виконт, до прихода этого человека веселый, как скворец, после его ухода стал бледнее смерти, и эта чудовищная бледность больше не сходила с его лица.