Золотая Колыма

Ростовского кремля. Звон Сысоя от звона всех других колоколов отличался: красивый, бархатный, с мелодичным призвуком, и такой мощный, что за двадцать верст слышен. Давно уже Сысой и другие колокола Успенского собора не звонили: больше ста лет, как резиденция ростовского владыки была перенесена в Ярославль и кремль в Ростове запустел. Но в то время, когда я родился, в Ростовском кремле квартировала как раз та самая гренадерская бригада, в которой служил мой отец. Все офицеры были приглашены на мои крестины. И многие солдаты были на крестинах, потому что любили, уважали моего отца, и он к солдатам относился с добротой, по-человечески...

И вот, как только раздался первый удар Сысоя, попик вздрогнул и чуть было меня, раба божьего Георгия, не грохнул о каменный пол, потому что диву дался, из-за чего вдруг звон. Пожар? Так звон не всполошный. Война? Звон не набатный. Уж не владыка ли преподобный из Ярославля пожаловал? А может, сам государь-император из Питера? Но об их визитах заранее было бы известно. Или просто в ушах зазвенело?

Положил меня батюшка на каменный пол и стал в алтаре, святом-то месте, кощунственным делом заниматься — в ушах ковырять. Поковырял — а звон еще сильнее. Закрестился покаянно и истово, схватил меня с пола, а на полу-то, на том месте, где я лежал,— лужица. Святотатство! Алтарь осквернен, весь обряд крещения насмарку... Что делать? Быстренько, благо пока никто не видел, затер попик лужицу подолом своей рясы: грешить так грешить!.. Вознес новокрещеного и двинулся из алтаря.

Сысой гремел, потом стал медленно замирать, словно откатывалась волна. До конца еще не замер, как стали ему подзвакивать малые колокола. И полился строгий, торжественный Ионинский звон.

Выступил священник из алтаря с вознесенным младенцем и возопил дребезжащим голоском:

— Знамение, православные! Великое знамение! Под звон Сысоя раб божий Георгий в алтарь введен. Под Ионинский звон выведен. Благодатью господа нашего преисполнен есмь и во веки веков будет! И мы, грешные, при сем быть сподобились. Аминь!

— Аминь!!! — дружно, как на параде, гаркнули офицеры и солдаты.

Они, как только в первый раз ударил Сысой, понимающе, с восторгом переглянулись. Отец мой, хотя и не был с ними в сговоре, тотчас догадался, кто устроил этот благовест. И когда священник проаминил, то он, скрывая смех в глазах, низко, с небывалым смирением, опустил голову. Скудоумный попик перекрестил его лысину.

А как вынесли меня на свежий майский воздух, Ионинский звон сменился Егорьевским — в честь новокрещеного Георгия. Плавно, размеренно ударили враз три больших колокола, а вслед им звонко завторили маленькие, будто посыпались с неба серебряные монетки.

А когда подходили к дому, Егорьевский звон стих, и весело, празднично залился Ионофановский. Большие колокола зазвучали, как бокалы, а маленькие — рюмочками...

Отец любил всякие розыгрыши, веселые выдумки и был в нескрываемом восторге:

— Вот звонари так звонари! Музыканты! И где вы их только разыскали? — спрашивал своих офицеров.

— Весь Ростов обшарили, господин штабс-капитан. Рады стараться, ваше благородие!

— Не перевелись на Руси великие звонари?

— Не перевелись! За шкалик «Комаринского» отзвонят!

Звон Сысоя и всех колоколов Ростовской звонницы долго разливался по городу, по озеру Неро, на двадцать верст вокруг. Позже сказывали, что все звонари и Ростова Великого, и окрестных сел, услышав Сысоя, взобрались на свои колокольни и, не задумываясь, по случаю чего, бухнули во все колокола. Как говорится, не заглядывая в святцы. Полился звон от села к селу. Докатился от Ростова Великого и до древнего Ярославля, и до матушки-Москвы. Ну, а Москва зазвонила, то и вся Россия ей вслед.

Так фантазировали развеселые, пропустившие не одну рюмочку, офицеры-гренадеры за большим праздничным столом.

«УЮТНЫЙ УГОЛОК»

Жизнь армейского офицера — как у цыган, кочевая, но детям это очень нравилось. После Ростова Билибины жили в Карачеве, таком же древнем уездном городишке, с базаром, где неизбывно и приятно пахло хлебом, коноплей, кожей и лошадьми. Потом немного — всего полгода — пожили в чопорном и скучном, где ни побегать, ни порезвиться, Царском Селе, в казенных флигелях офицерской школы. А затем живой и шумный Самара-городок, где рядом и Волга, и Жигули, и базары с яркими игрушками, шарманками, каруселями. После Самары — Смоленск.

В Смоленске прожили дольше, чем в других городах: две войны и две революции пережили. Здесь Юрий Александрович, тогда — Юша, Георгий, учился в реальном училище. В гимназии, где учительствовала мама, учились сестры Людмила и Галя.

Отец был в то время, перед войной, уже полковником. Неистощимый на выдумки, он делал жизнь семьи веселой, праздничной. Дом, который они снимали по Киевской улице, старый, деревянный, с палисадником,— был превращен в уютный уголок.