Золотая Колыма

Но когда Раковский промыл лоточек-другой на ключе Холодный, то так возликовал, что хоть переименовывай! В первом лотке — десять граммов золота, во втором — почти столько же! Какие уж тут заморозки, сразу согрелись! Брали пробы через сто шагов, а то и чаще. За день втроем промыли полтораста лотков, и в каждом золотило. В этот же день Сергей Дмитриевич наметил по узкой долинке Холодного, поросшей ерником и лиственничником, шурфовочную линию зимней разведки, рабочие сделали пяток неглубоких копуш — пески начинались под кочками.

Довольные и радостные вернулись на стан, разбитый в устье Холодного. Утинка надежд Билибина и предчувствий Раковского не обманула: золото найдено. Можно было бы возвращаться на базу и плыть по Колыме дальше. К тому же продукты были на исходе, а до базы два дня ходу. Но на рассвете другого дня Сергей Дмитриевич решил идти по Утинке вверх. Выше Холодного она то ли разветвлялась, то ли падал в нее еще один приток. Раковский не стал давать ему никакого названия и двинулся по левому истоку. Долинка была маристая, топкая. Пробы не очень радовали: знаки да редкие мелкие золотники. Но Раковский весь день упорно вел свой отряд вперед и завел его в такую марь, что долго не могли найти сухого места для ночлега, костер негде было развести. Поднялись на горную терраску. Стали готовить скудный ужин из трех пойманных хариусов.

— Пойду умоюсь,— сказал Сергей Дмитриевич и опять взял лоток: без него даже умываться не ходил.

Умывался он очень долго. Лунеко и Слепцов своих хариусов съели, попили чаю без сахара и конфет, рыбину Раковского поставили в котелке на кострище, чтоб не остыла, и полезли в палатку спать...

Тут вдруг и раздалось:

— Ребята, сюда!

Голос был каким-то неестественным — то ли взволнованным, то ли тревожным.

Похватали ружья, бросились вниз. Не иначе — на медведя напоролся Сергей!

Слепцов вскинул двустволку и чуть не выстрелил в... Раковского: тот стоял на четвереньках, в кустах. В сумерках его действительно можно было принять за медведя.

— Слепцов! Ослеп, что ли? — заорал Миша и ухватился за ствол.

Раковский поднялся им навстречу и протянул ладони, усыпанные крупными, хорошо окатанными, похожими на фасоль, золотыми самородками.

— Собирай, ребята, грибы.

По берегу, меж ребер щетинистого сланца, мерцали и желтели чуть прикрытые водой золотники, точь-в-точь как молоденькие крепенькие грибки-лисички. Нагибайся и бери.

Лунеко и Слепцов словно остолбенели: такого золота, чтоб лежало прямо на земле у самых ног, они не только никогда не видали, но и не слыхали о таком.

— Хотел умыться вон на той косе,— голос у Раковского подрагивал.— Но прежде нагреб небольшой лоточек песочку, начал промывать — и вдруг две золотины, одна с горошину, другая чуть поменьше, со спичечную головку. Набрал лоток чуть выше, и опять золотники. Еще выше... Так и шел. Умываться не умывался, а десяток лотков промыл, и все не пустые. Ну, думаю, вот здесь в заводи умоюсь и пойду на стан. Нагнулся. Что за чертовщина? Вода гладкая, не рябит, а в глазах будто желтые мушки. Зачерпнул ладонью, покрутил, как лотком, и на ладони — желтенькие, тяжеленькие. Огляделся, а рядом вот эта гребенка. Много раз слышал от умных людей, и сам Юрий Александрович говорил, что гребенки такие, по-научному сланцевые щетки,— хорошие природные промывалки, вроде буторы. Но сам я в этих щетках золото ни разу не встречал и не верил. Дай, думаю, посмотрю, чем черт не шутит. Подошел поближе, наклонился и глазам не верю: будто кто-то из огромной перечницы вместо перца — самородками. Собирай, ребята, что покрупнее... Грибки собирай...

— А во что собирать-то? — первым пришел в себя Лунеко.

Сергей Дмитриевич вынул из кармана жестяную коробку с белозубым негром на крышке, высыпал из нее зубной порошок:

— Вот и лукошко!

— Сергей Дмитриевич, я слетаю на стан, принесу вам хариуса, а то ведь совсем вы голодный,— и Лунеко убежал.

Сергей Дмитриевич снова присел на корточки, а Слепцов все еще стоял не двигаясь. Раковский глянул на него снизу вверх и не узнал. Его бледное и без того продолговатое лошадиное лицо еще больше вытянулось, нижняя челюсть отвалилась.

— В жизни такого не видел... Слухай, Сергей Дмитриевич, что делать-то будем?..

— Как что? Разведку поставим. Прииск откроем.

— Значит, начальнику скажешь, всем скажешь?

— Ну, всем говорить не буду, а Юрию Александровичу непременно.

— А ты не говори. Никому не говори! Будем знать только ты, да я, да Мишка, если язык за зубами держать будет! Осенью экспедиция уберется, а мы останемся. На всю жисть заработаем. Дело говорю. Слухай меня!

Сергей Дмитриевич не узнавал своего рабочего: он и говорил-то как-то неграмотно, а ведь сын телеграфиста, факториями заведовал. Раковский выпрямился:

— Слухай, ты, жисть! Спятил? Иди, палатку сворачивай, без тебя соберем. И считай, что ты мне ничего не говорил, а я тебя не «слухал». Иди. И медведей не бойся. Себя бойся!

Слепцов с трудом поплелся на стан.

Вернулся с хариусом Лунеко:

— Вы что тут, повздорили?

— Да, малость. Он предлагал назвать этот ключ Золотым или Богатым, а я против. Какое сегодня число, Миша?