Золотая кровь

Жизель, потерявшая от всего случившегося дар речи, потащила его за руку к двери. Хотя он был парализован страхом, в его душе все еще оставалось место для жалости к ней. Ведь она понимает: отправив на тот свет сразу двоих, они обречены. Но ему было невыносимо отказаться от всякой надежды на то, что она уцелеет, и, поскольку бежать представлялось лучшим выходом, чем ждать, он решил создать хотя бы видимость борьбы за спасение, и они устремились с подъемного моста вниз, через круто уходящий в пропасть лабиринт арок и лестниц, все ниже и ниже, в самые недра замка, по закоулкам, запрятанным так глубоко, что, вскидывая иногда голову, он видел не огромные висячие фонари, а бледные звезды, мерцающие в сумрачном небе. Вот-вот, казалось ему, за их спинами раздадутся окрики, но погони не было. Могло ли так случиться, что преступление прошло незамеченным? Других объяснений ему в голову не приходило. Но если и так, рано или поздно Фелипе и Долорес хватятся, и Александра шепнет, что виноват он. Она не могла предвидеть, что он убьет любовников, но теперь он был уверен, что в ее планы входило как-нибудь бросить тень на него или на Агенора; вероятно, она расставила на него сети. Тем не менее она вела его в нужном направлении – сведения о возможных совместных делах Агенора и Фелипе стоило обдумать, хотя пока неясно, как это могло быть связано с убийством Золотистой.

Он готов был обвинить ее в предательстве, но для окончательного вывода пока не хватало доказательств. Требовалось время, чтобы профильтровать мутные воды и отделить от грязи твердые факты. Да, именно это нужно ему сейчас. Время и неправдоподобное везение.

Больше двух часов они бежали, стараясь держаться самых темных уголков, и наконец увидели перед собой зияющий вход в тоннель, над аркой которого был начертан замысловатый рисунок, изображавший нимф, поверженных на колени и насилуемых сатирами, пристроившимися сзади. Рты нимф были перекошены, руки простерты вперед, как будто где-то там далеко, в темноте, их ждало избавление. Покоя хотелось и Бехайму, смертельно уставшему – не столько телом, сколько душой. Под наскальной картинкой были нацарапаны непристойные комментарии на немецком, французском и венгерском языках, там было много слов, которых он не знал. Он вдруг почувствовал необъяснимое желание остаться тут навсегда, стоять и переводить слово за словом, угадывая существительные по глаголам, и наоборот, и составляя из них похабную оду, безнравственную эпитафию.

Тишина висела тяжелой глыбой, пахло сыростью бессолнечных вод и склизкого камня. В нескольких шагах уже ничего не было видно, но он напряг слух, и откуда-то неподалеку до него донеслось биение сердец – где-нибудь метрах в пятнадцати спрятались двое смертных. Судя по запаху, мужчины, решил он. Это или слуги, авангард погони, или – что более вероятно – беглые, прежде состоявшие на службе у Семьи и отказавшиеся от надежды на вечную жизнь. От мысли, что и он стал одним из них, дрожащим от страха изгоем, он запылал стыдом и яростью, и от взгляда на Жизель, терпеливо трусящую бок о бок с ним, такую ранимую, с растрепавшимися волосами, в нем вспыхнуло негодование. Как мог он пойти на поводу у этого создания? Если бы он не сбежал, то смог бы убедить Патриарха, что пал жертвой обмана; он должен был остаться и потребовать очной ставки с Александрой.

И с Роландом Агенором.

Особенно с Агенором.

Рука старого злодея чувствовалась повсюду в этой гибельной для Бехайма истории. Не исключено, конечно, что он невиновен. По крайней мере в убийстве. Но в словах госпожи Долорес была своя правда: Агенор вполне мог использовать его, для того чтобы извлечь для себя выгоду из смерти Золотистой. То, что Бехайм принимал за отеческую заботу и благородные побуждения, могло просто-напросто прикрывать собой хитроумное коварство, и теперь он проклинал себя – как же он не понял, что изображаемый Агенором альтруизм не принадлежит к числу добродетелей, исповедуемых Семьей, что благодеяния тут редко бывают бескорыстными, что за личиной доброты всегда прячется жадность или какой-нибудь другой порок. Роль старца и книжника, веками копящего в своем уединении мудрость, несомненно, прикрывала алчность, не менее безудержную и бессовестную, чем у де Чегов.

Агенор и Александра, Александра и Агенор.

Держится ли эта ось на каком-то решающем факте, на чем-то, имеющем отношение к расследованию?

Неизвестно.

Он потерял все и не узнал ничего.