Золотая ладья нибелунгов

— Мне ведомо, кто ты, добрый молодец. Твоё имя Садко, и ездил ты в дальние края по поручению великого князя Киевского Владимира Святославича. А сейчас возвращаешься со своей дружиной в Киев-град. Будь же нашим гостем дорогим. А покуда вы отдыхаете, я гонца отправлю к посаднику Добрыне, чтоб он поутру выслал людей вам навстречу. Вижу, везёшь ты с собой то, что великий князь привезти наказал.

Садко был настолько ошарашен осведомлённостью инока, что не сразу нашёл слова для ответа. Положим, в монастыре могли быть доверенные люди посадника, а возможно, и самого Владимира. Может быть, кому-то из них князь и рассказал о поручении, данном его посольству. Сомнительно, конечно, но возможно. А если так, то князь мог приказать игумену монастыря, если понадобится, встретить и приютить его посланцев. Но как могли монахи узнать, в какой точно день, вернее, в какую ночь на Волхове появятся ладьи с драгоценным грузом? Мало ли, кто и с чем проплывает по судоходной реке?

Игумен между тем подошёл ближе и, видя полное замешательство предводителя каравана, улыбнулся.

— Не дивись, добрый человек, что я так много знаю. Нет промеж нами соглядатаев. Просто три с лишним месяца назад объявился в нашей обители новый инок. Покаялся, что разбойником был и многих людей сгубил. И ещё признался, будто к нам в обитель ехал спервоначала не с добрыми мыслями. Хотел он будто ограбить обитель да ещё и одного из наших иноков убить. Но, оказавшись в святом месте, понял, что не исполнит замысленного. Раскаяние пришло к нему, и ужаснулся он прежних своих намерений. Я благословил его грехи отмаливать. Потому первый месяц он прожил, строжайшим постом постясь и на самом трудном послушании. Потом принял постриг и живёт теперь с нами, никакой работы не гнушается, усердно Господу молится. И обозначился у того покаявшегося грешника дар: как ни скажет он, что случиться должно, так то непременно и случается. Предсказал он кончину одного из наших иноков, хотя тот вроде и здрав был, вот, а в единочасье ко Господу отошёл. Предсказал, что некий грек благочестивый дары нам привезёт для обители из самого аж Царьграда. И прибыл тот грек с дарами, о которых никому и нигде не сказывал. Да не укрылось его доброе намерение от вещего инока Бориса. Вот и про княжье поручение, купцу по имени Садко данное, он тоже мне на исповеди рассказал. А вчера в келью ко мне постучался и поведал, что сегодня, как стемнеет, ты с двумя русскими ладьями да с одной иноземной по Волхову проплывать будешь и к нашему причалу пристанешь, потому как дождь и ветер не дадут вам путь продолжать. Ну, я и велел в бойницах фонари поставить да у причала факел зажечь, не то ночью, да без луны вы и мимо проплыть могли. А путь к Новгороду не близкий, да ещё пороги впереди. В такую погоду опасно было бы вам плыть дальше.

Садко обменялся быстрыми взглядами с подошедшими к нему кормщиком Лукой и воином Герхардом. Оба смотрели на монахов без малейшего недоверия. Да и сам Садко, слушая игумена Ксенофонта, не испытывал никакого беспокойства.

— Отче, — спросил он, — а не скажешь ли, как было имя вашего вещего инока до того, как он постриг принял? В миру как его звали?

И снова игумен улыбнулся сквозь красивую, до пояса, седую бороду.

— Вижу, Садко, ты уже понял, о ком я рассказывал. Да, он говорил, что пришёл к нам в обитель именно после встречи с тобой и что тебя тоже собирался ограбить и убить, да Господь того не попустил. До пострига его звали Бермятой.

— А крёстный отец его — инок Константин? Тот самый, на кого он покуситься хотел?

— Тот самый.

Садко перекрестился. И словно вживую вновь увидал перед собой светлые, проницающие душу глаза Угодника Николая и услышал спокойный голос: «Обернёт его Господь к себе лицом, и примет грешник крещение. И после того зло уйдёт из его души». С разбойником Бермятой всё случилось в точности, как предсказывал святой. Да и разве могло быть иначе?

— А дозволишь ли, отче, мне побеседовать с иноком Борисом? — спросил купец игумена. — Хочу у него прощения просить. Не верил я, грешный, что он к Богу обратится...

— Побеседуй, добрая душа, побеседуй! — без раздумья, даже с радостью ответил игумен. — А пока оставь, если надобно, охрану возле своих ладеек, да и пойдём под кров монастырский. Дождик не слабеет, ветер крепок. Обсушиться и поесть вам необходимо.

Садко с сомнением оглянулся. Ему было жаль оставлять под дождём кого-нибудь из своих усталых и промокших людей, но он не мог и бросить без охраны драгоценный груз.

— Я останусь! — вызвался Герхард. — Не в первый раз мокну и простуды не страшусь. Через пару часов пришли людей сменить меня. И не смотри так: я один десятка стою, ты ведь это видел.

Садок Елизарович с благодарностью посмотрел в лицо германцу и положил руку ему на плечо.

— Ладно. Спасибо тебе. Со сменой приду сам.

И дал команду своим людям высаживаться на причал.