Золотая ловушка

— Нет, Мария, — неуверенно возразил Берг. — Это нельзя, невозможно. Твоя нога пострадает. Я не должен.

Но Маша уже поняла, что он сам ни минуты не сидел бы в доме Раисы, если бы не она со своей ногой.

— Пойдем-пойдем, ты мне только штаны принеси и майку, — скомандовала она уверенно. — Я же себе не враг, если будет больно, вернусь.

Напялив еще непросохшие вещи, они вышли из дома. В густом молочном тумане медленно добрели до здания рыборазводного: Маша опиралась одной рукой на Берга, другой — на кривую сучковатую палку, выломанную из придорожного куста. В здании слышен был шум воды, гулко раздавались женские голоса.

В главном цехе в беспорядке стояли поднятые из воды стойки с икрой. Сетчатые рамки в них были забиты слоем грязи, которую взбаламутила поднявшаяся от сумасшедшего ливня речная вода. Женщины в высоких резиновых сапогах стояли прямо в проточной воде и поочередно промывали рамочки, осторожно покачивая и поливая их из шлангов с насадками вроде душевых рассекателей. Между ними металась лохматая больше обычного Галина Афанасьевна. На лице ее было выражение, какое бывает у матерей тяжелобольных детишек, — страдание и безумная надежда.

— О, вы как здесь оказались? — увидела их Раиса. — Тебе ж лежать надо! — Она с трудом разогнула уставшую спину, вытерла мокрое лицо белой косынкой.

— Доктор был, сказал, ничего страшного, повязку вот сделал, — благонравно ответила Маша, исподтишка показывая кулак Бергу, который хотел что-то возразить. — А мне можно с вами?

— Да как же ты на одной ноге? — засомневалась Раиса.

— А я вот на ящик сяду и буду промывать, вам же тут работы еще на сутки, — настаивала Маша.

— Ну ладно, — неуверенно согласилась Раиса. — Ир, дай ей сапоги какие-нибудь побольше. Работы и впрямь до ужаса. Если за ночь не успеем, икра погибнет, она ведь уже живая, наклюнулась… Вся работа наша за путину.

Маша села рядом с цепочкой женщин, взяла из кассеты первую рамочку. Вода была ледяной, пальцы сразу загорелись, но она старательно подражала движениям женщин. Толстая корка ила на рамочке постепенно таяла, размываясь водой, проступали оранжевые икринки с белыми точками внутри.

Ведь это же будущие рыбки, думала Маша с нежностью. Она старалась, чтобы ни одна икринка не падала с рамки, но это не всегда удавалось, и ей было жаль эту маленькую рыбью жизнь — как она там, в стылой темной воде?

Берг поначалу помогал, подвозил грязные стойки, оттаскивал промытые. Но потом не выдержал — достал камеру и принялся снимать аврал. Женщины смеялись, отмахивались от него, но потом привыкли, и он часа полтора щелкал фотоаппаратом, меняя оптику.

У Маши быстро устала спина, заледенели и руки, и ноги в резиновых сапогах, но она смотрела, как не разгибаясь работают женщины, и ей было совестно уйти.

Наконец часа через три Раиса выпрямилась, махнула рукой:

— Стоп, девчата, надо хоть чаю попить, погреться, а то свалимся завтра все. А вы идите домой, — кивнула она Маше и Бергу. — Нечего тут трудовые подвиги устраивать, а то мне потом вас же и лечить!

Галина Афанасьевна с видимым сожалением прекратила работу, трагическим взором окидывая еще непромытые стойки, но ничего не сказала: женщины и впрямь работали без пере рыва с раннего утра.

Попили чаю из большого чайника, в котором прямо и заварили. Поели большими ломтями нарезанного хлеба с помидорами и брусками сыра. Маше показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Руки отогрелись о большую фаянсовую кружку. Берг, сидя рядом с Машей, тоже пил «артельный» чай, молча жевал хлеб с сыром. Вот и поди скажи, что немец, что совсем из другого мира человек, думала Маша, косясь на его осунувшееся лицо. Он тоже искоса поглядывал на нее, порывался что-то сказать, но так и не сказал.

К Раисиному дому они брели тем же порядком: Берг поддерживал Машу, она опиралась на свою сучковатую палицу.

— Мария, я не должен сказать, что…

— Говорить, — поправила его Маша.

— Говорить? — недоумевающе переспросил Берг.

— Не должен говорить или должен сказать, — объяснила Маша. — Ну, тут тонкость русского языка.

— Ах да, — смешался Берг. — Я не должен говорить, что ваши женщины совсем другие. Но это так.

— Ну конечно, — засмеялась Маша. — Наши другие, и ваши другие, и американки, и китаянки — все другие.

— Нет, я хочу говорить… сказать, что вы как-то иначе относитесь ко всему. К жизни, к мужчинам, к детям.

— Загадка русской души? — засмеялась Маша. — Ну вот и ты туда же, чем же это мы другие?

— Немецкая женщина всегда точно знает, точно подсчитает, чего хочет, особенно когда выходит замуж, — почему-то грустно сказал Берг. — А вы думаете сердцем.

— Ну вот, глупости какие, у нас тоже всякие есть, — не согласилась Маша. — Такие есть стервочки, куда там вашим немкам!

— Нет, я знаю, наши женщины умные, трезвые, — не сдавался Берг. — Если мужчина не соответствует требованиям, не выполняет их, она выберет другого.

— Ну а если любовь, неужели так все трезво, расчетливо? — не поверила Маша.