Золотая нить. Как ткань изменила историю

«Рассуждал я о могуществе Судьбы и о том, что Судьбу с пути не своротишь и спряденное не распрядешь, а стало быть, ежели суждена кому-либо держава, коей еще владеет другой правитель, и ежели правитель этот убьет сужденного своего преемника, дабы не отнял тот державу его, то во исполнение судьбы даже и убиенный воскреснет».

Флавий Филострат, «Жизнь Аполлония Тианского», III в. до н. э. (М.: Наука, 1985)

Древние греки верили, что судьбу человека контролируют мойры, три мифологические богини, сестры, приходившие к каждому ребенку сразу после рождения. Клото, самая могущественная из мойр, брала веретено и пряла нить жизни младенца. Лахесис аккуратно отмеряла длину этой нити, тогда как Атропос, третья сестра, отрезала ее, определяя точный момент смерти. Никто из смертных и никто из богов не мог изменить принятое ими решение. Древние римляне называли то «трио» парками, а скандинавы – норнами. Эта древняя история до сих пор незримо присутствует в современном обществе. Мы говорим, что жизнь висит на ниточке, что наши судьбы переплетаются. Мы помогаем другу выпутаться из сложной ситуации, не хотим отрываться от друзей или семьи. Все это часть традиции, уходящей в глубь веков на тысячи лет. Ткань и ее составляющие давно стали метафорической основой человеческой жизни.

И это естественно, с какой стороны ни взгляни. Производство ткани и одежды всегда имело огромное значение для мировой экономики и разных культур. Ткань дала человечеству возможность выбирать собственную судьбу. Считается, что в доисторические времена на выработку тканей в районах с умеренным климатом уходило больше рабочего времени, чем на изготовление посуды и еды, вместе взятых. В Древнем Египте льну поклонялись. Он был не только естественной частью жизни большинства людей (это была самая распространенная ткань, используемая для одежды, и большинство людей занималось выращиванием льна и ткачеством), лен имел и глубокое религиозное значение. На самом деле процесс мумифицирования и пеленания тела в подготовленные особым образом ткани, а также те навыки, которые передавались из поколения в поколение, обожествляли обычные человеческие останки[1].

Наши предки осудили бы наше бесцеремонное отношение к одежде. Ткани позволяли людям жить в различных регионах и путешествовать, осваивая области, которые без тканей были бы слишком холодными для жизни. Богатая шелковая и теплая шерстяная одежда была предметом бартера: торговые сети, такие как Шелковый путь, обеспечивали межкультурный обмен не только одеждой, но и техническими приемами, идеями и мастерами. Требующая особой ловкости пальцев работа по производству нитей и тканей была ежедневной рутиной для множества людей. К примеру, только в Англии к середине XVIII в. более миллиона женщин и детей были заняты прядением. На заре промышленной революции их заработок мог составлять до трети дохода самой бедной семьи. Серьезный экономический прорыв, который в современном коллективном сознании так тесно связан со сталью и углем, был в действительности спровоцирован тканями и особенно одной конкретной тканью. «Кто говорит «промышленная революция», говорит «хлопок», – написал Эрик Хобсбаум в книге «Индустрия и империя». Это растение – и ткани, сотканные из него, – бесспорно, стало первым глобальным товаром[2].

Хотя мы уже не обращаем особого внимания на происхождение и качество личных предметов одежды, сопровождающих нас ежедневно, они остаются вещами в высшей степени индивидуальными. Выбирая одежду, мы подаем сигнал окружающим, чтобы они нас воспринимали так, как мы того хотим.

К примеру, своеобразный дресс-код существует для работающих в лондонском Сити, в стартапах Силиконовой долины и медийных компаниях, хотя большинство этих людей на самом деле проводят максимум времени в офисах и за своими рабочими столами. Подчиненные часто перенимают привычки в одежде у своих боссов, и тренды распространяются, подобно лесному пожару, в пределах небольших учреждений. (В одном офисе, где я когда-то работала, в моду неожиданно вошли свитера без рукавов. И их надели те же самые преподаватели, которые серьезно объясняли, насколько пустым занятием были поиски смысла в выборе одежды дамами и джентльменами XVIII в., и обычно носили практически идентичные твидовые пиджаки, вельветовые брюки, иногда оживляемые яркими носками, если они считали себя бунтарями.)