Золотая орда

Тимур поднес телефон к уху и начал разговор, продолжая смотреть на милиционеров.

– Данияр Ренатьевич, приветствую, это Тимур. Да, сегодня приехал. Взаимно, как – нибудь, Данияр Ренатьевич. Да, у меня к вам небольшая просьба, поговорите со своими бойцами. Новенькие, наверное, не в курсе.

Тимур протянул навороченный телефон старшему лейтенанту.

– С вами хочет поговорить полковник – пояснил Тимур.

Участковый с недоверием, будто это была граната, поднес мобильник к уху.

– Старший лейтенант Синицын, – довольно борзо начал милиицоинер, но тут начались разительные перемены – его лицо нахмурилось, потом покраснело-побледнело, а в глазах проскользнуло понимание. Наконец, Синицын вернул телефон Тимуру. Тот поднес его к уху.

– Да, Данияр Ренатьевич, ну, раз так зовете, на днях с удовольствием заеду к вам. Веники-то брать, или у вас свои есть? Якши, позвоню, – произнес Тимур.

Синицын что-то приглушенно сказал своим сотрудникам и те, на миг, потупили взоры.

– Приносим извинения, – произнес старлей, Тимур, сощуренным взглядом посмотрел на Антона, и сказал с убийственной холодностью в голосе:

– Надеюсь, вы знаете, что делать с человеком, который приставал к моей девушке.

Мое сердце ухнуло от этого заявления. Моей девушке.

Синицын качнул головой и махнул рукой в сторону Антона, говоря:

– А этого – в обезьянник на 10 суток.

– Что делается? Что делается-то, люди добрые? Меня, неповинного, за решетку! – заистеричничал Антон.

Тимур разжал мою руку, бросая мне:

– Секунду.

Он, невзирая на милиционеров, подошел к Антону, который, словно затравленная собака, весь сжался, испуганно глядя на приближающегося Тимура. Поросячьи глазки Антона бегали туда-сюда, в тщетной надежде, что милиционеры защитят его. Тимур цинично улыбнулся и что-то приглушено сказал Антону, отчего тот побелел.

Я смотрела на происходящее, испытывая двоякое чувство – я не любила, когда унижают слабых, но Антон ведь не был слабым, и был достоин этого. Может быть, капля жалости у меня и была к нему, хотя я не была уверена в этом. В голове стучало лишь одно: «так ему и надо».

Антона, присмиревшего и какого-то обреченного, погрузили в уазик, а я с Тимуром направилась домой. Соседки расступились перед нами, подобно волнам моря перед Моисеем и его народом. Я держала голову прямо, почти гордо, чтобы ни одна из сплетниц не смела почувствовать, что творится в моей душе.

Лишь только за нами захлопнулась подъездная дверь, я шумно выдохнула и опустила плечи. Тимур полуобернулся, испытывающее глядя на меня. Я послала ему вымученную улыбку, и он покровительственно обнял меня за поникшие плечи. Мы поднялись на второй этаж, и с моего, третьего этажа, послышался обеспокоенный мамин голос:

– Камила! Дочка!

– Сейчас! – сдавленно отозвалась я.

Мое сердце болезненно сжалось – яркое осознание, что моя мама, с окна нашей кухни видела все это представление, напугало меня. А вдруг, она поверила сплетням? А что, если ее сердце, и так израненное, не выдержит всего этого? Боже мой, что она скажет, увидев, с кем я пришла? Осудит, возненавидит, поставит перед выбором?

Вот такие невеселые мысли безумным роем неслись в моей потяжелевшей голове. Каждая ступенька – новая мысль и новый страх. Тимур сжал мои плечи еще сильнее, и когда мы еще были на лестничном пролете, пронзительным взглядом, сканирующем мою душу, заглянул в мои глаза. Он улыбнулся мне уголками губ – совсем чуть-чуть, но его улыбка сумела отогнать большинство моих страхов. Как Тимур это делал? Я не знала, но была благодарна ему за это.

Наконец, мы поднялись на мой этаж. Мама, стоя у распахнутой двери, обеспокоенным взором встречала нас. Ее лицо не выглядело заплаканным, однако мне было достаточно увидеть ее глаза, чтобы понять, как сильно она переживает.

Я мягко улыбнулась ей, а потом перевела теплый взгляд на Тимура. Мне не нужно было ничего сейчас говорить маме – на моем лице и так было написано, что я по уши влюблена в Тимура. Но моя мама, наученная горьким опытом и имея хорошую жизненную закалку, не стесняясь, посмотрела прямо на Тимура, включая строгий, учительский взгляд. Ох, как часто мне становилось не по себе от него, а про маминых учеников я вообще молчу. Но, кажется, ее неповторимый взор был бесполезен для Тимура. Он вежливо, но точно не заискивающее, улыбнулся моей матери.

– Ты кто? – не выдержала мама, нахмурив свои тонкие брови.

– Апа (татар. – тетя, уважительное отношение ко взрослой женщине), я – Тимур.

Мама взмахнула ресницами, затем отошла в сторону, пропуская со словами:

– Тимур, пойдем чай пить.

Он мотнул головой:

– В следующий раз – может быть.

Моя мама кивнула и вернулась в квартиру, понимая, что нам с Тимуром нужно было попрощаться.

– Тимур, – я подняла на него глаза, к которым почему-то подступили слезы.

– Не прощаюсь, – улыбнулся он, убирая свою руку с моих плеч, и я вздрогнула, словно меня лишили защиты. Тимур погладил меня по щеке, повторяя:

– Не прощаюсь.

Он прикоснулся к моему рту удивительно теплыми губами. Я прикрыла глаза, впитывая в себя нежность Тимура.