Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта

Вернемся к конфликту между Берке и Сартаком, каким он виделся мусульманским мистикам. Рассказ саййида Ашраф-ад-дина не подлежит исторической критике или комментированию, поскольку в нем заведомо игнорируется историческая реальность. Реальность заменена некой воображаемой картиной, в центре которой эпизод с попыткой суицида и трехдневным плачем Берке. Рассказ саййида характеризует ожидания наблюдателей, придающих конфликту Чингизидов мифологическую глубину иной культуры. В воображении мусульманских духовных лидеров мир рисовался ареной войны между принявшими ислам и неверными, в этом дискурсе вообще нет места монголам с их соперничеством за власть. Перед нами не монгольские князья, а два религиозных фанатика.

В. В. Бартольд комментирует сообщение Джузджани: «Если эти два князя действительно так враждебно относились друг к другу, то эта вражда, пожалуй, вряд ли может быть объяснена религиозными соображениями. Рубрук опровергает то, что Сартак принял крещение, однако об этом категорически свидетельствуют сообщения не только сирийских и армянских, но и мусульманских источников (сюда относятся также сообщения обоих независимых один от другого современников — Джузджани и Джувейни). Во всяком случае, Сартак, имевший, по словам Рубрука, шесть жен и освободивший от налогов, по Киракосу, как мусульманское духовенство, так и христианское, очевидно, так же не был фанатичным христианином, как и Беркай, столица которого, Сарай, в 1261 г. стала местопребыванием христианского епископа, — фанатичным мусульманином»[110].

Христианские наблюдатели пишут о благочестии Сартака, хотя на деле, последний следовал имперской политике толерантности. Налицо подмена понятий. «Вступив в возраст, он уверовал в Христа и был крещен сирийцами, которые вырастили его. Он во многом облегчил положение церкви и христиан и с согласия отца своего издал приказ об освобождении [от податей] священников и церкви, разослал его во все концы, угрожая смертью тем, кто взыщет подати с церкви или духовенства, к какому бы племени они ни принадлежали, даже с мусульманских мечетей и их служителей. С этого времени, осмелев, стали являться к нему вардапеты, епископы и иереи. Он любезно принимал всех и исполнял все их просьбы. Сам он жил в постоянном страхе божьем и благочестии — возил с собой в шатре алтарь, всегда исполняя священные обряды» (Киракос Гандзакеци. 56).

Для церковного историка Киракоса Гандзакеци борьба за власть между Берке и Сартаком выглядит как религиозный конфликт: «Сартак прибыл в свои владения во всем величии славы. Его родственники — мусульмане Барака^{34} и Баркача^{35} напоили его смертоносным зельем и лишили его жизни^{36}. Это было большим горем для всех христиан, а также самого Мангу-хана и брата его Хулагу, правившего всеми областями на Востоке» (Киракос Гандзакеци. 59).

Как в реальности выглядела политика покровительства разным религиозным группам, увидим на примере денежных раздач, которые проводила Соркуктани-беги, жена Тулуя, и мать хана Менгу. «Несмотря на то, что она была последовательницей христианской религии, она весьма стиралась способствовать преуспеванию [божественного] Мухаммедова закона и в изобилии жаловала милостыни и осыпала дарами имамов и шейхов ислама. Это подтверждается тем, что она дала тысячу серебряных балышей на постройку медресе в Бухаре и [приказала], чтобы шейх-ул-ислам Сейф-ад-дин Бахарзи, да будет над ним милосердие Аллаха, был управителем и попечителем этого богоугодного дела. Она приказала купить деревни и отказала их в вакф [на это медресе] и поместила [туда] мударрисов и туллябов. Она постоянно посылала в области и окрестности милостыню и расходовала имущество на пропитание нищих и бедных из мусульман и по этому пути шла, пока не скончалась в месяце зу-ль-хидже лета 649 г.х. (14 февраля — 13 марта 1252 г.)» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 128–129).

Глава 3. Берке, Хулагу и Байбарс: реальная политика и фантомы

В 1307 г. армянский принц Гайтон продиктовал свое сочинение на французском языке писцу Николаю Фалько. Гайтон, переживавший за судьбу Киликийской Армении, приписывает мамлюкскому султану Байбарсу (1260–1277) авторство геополитической игры: «Еще султан Египта свершил иное коварное дело, ибо он отправил своих посланцев к татарам, бывшим в области Кумании и Руссии, и заключил мир и любовь с ними, и распорядился, что если Абага вступит в землю Египта, то им [татарам] надлежит вторгнуться в его земли [т. е. Персии] и воевать против него [Абаги]» (Hayton. III. 27).