Золотая осень

20 марта Косыгин, Громыко, Устинов, Пономарев встретились с прилетевшим в Москву Тараки. Косыгин сообщил ему о принятом решении, привел в пример вьетнамский народ, который со всеми агрессиями справился сам, похвалил за одержанные в подавлении гератского восстания успехи, в мягкой форме объяснил возможные последствия ввода войск — в общем, вел себя как хороший педагог с учеником, начавшим исправляться[58]. Однако «ученик» продолжал препираться и просить вертолеты и бронетехнику с экипажами (не хочет дать СССР — попросим у Кубы и Вьетнама)[59]. Так возникла опасная тема переориентации Афганистана с советской помощи на какую–нибудь еще: «поищем в других странах. Мир большой»[60]. Но на прямую просьбу «разрешить» использование пилотов из других соцстран Косыгин ответил вежливым отказом: «соцстраны вряд ли пойдут на это»[61]. Покончив с одним неприятным вопросом, Косыгин перешел к другому — еще более неприятному: ”Не для обсуждения, а в порядке пожелания мне бы хотелось высказать соображение о необходимости очень осторожного и бережного отношения к своим кадрам… Ошибки в кадровой политике очень дорого обходятся. Мы это испытали на себе. При Сталине, вы знаете, многие наши офицеры сидели в тюрьмах»[62]. Тараки пришлось молча проглотить это сравнение.

Чтобы закрепить «педагогический успех» и лишить Тараки надежд на апелляцию, ему устроили встречу с Брежневым. Генеральный секретарь не только повторил информацию об отказе от ввода войск, но и более развернуто остановился на теме репрессий: ”Нельзя многого ждать от армии, если часто сменяются командные кадры. Это тем более справедливо, если смена кадров сопровождается арестами»[63].

Однако отказ от ввода войск не решал проблему стабильности южной границы. Кабульский режим продолжал агонизировать, формирования оппозиции активно действовали в непосредственной близости от границ советских среднеазиатских республик. Выход руководство СССР видело в переходе кабульского режима к более умеренной политике. Весной Громыко, Андропов, Устинов и Пономарев положили на стол Политбюро записку, где заявили о необходимости «постепенного перехода к созданию выборных органов при безусловном, конечно, сохранении и укреплении руководящей роли партии в государственной и политической структуре страны…»[64] В этой фразе содержится положение, которое дорого будет стоить СССР и его «руководящей силе». Вместо того, чтобы стремиться восстанавливать status quo, существовавший до 1977 г., а возможно — и до 1973 г. (то есть порядок, приемлемый для значительной части оппозиции), советские руководители подошли к Афганистану с европейскими, а точнее — с восточноевропейскими мерками. Считалось, что правительство, возглавляемое умеренными коммунистами, сможет умиротворить страну. Между тем для значительного большинства противников режима он был неприемлем как таковой. Крестьяне и вожди партизанских формирований видели в НДПА «руку Москвы», угрозу атеизма, разрушения традиционного общественного уклада и не вникали в тонкости внутрипартийных отношений в НДПА, которым придавали такое значение в Москве.

Таким образом, стал формироваться обреченный на неудачу план умиротворения Афганистана с помощью либерального просоветского правительства. По утверждению американского специалиста А. Арнольда, работавшего в 1979 г. в Кабуле, Тараки согласился под давлением советской стороны перейти к более умеренному курсу. Предполагалось создание коалиционного правительства с участием Б. Кармаля. Для того, чтобы страна поверила в реальность нового умеренного курса, все «грехи» прежнего террористического правления предполагалось «списать» на Амина, для чего планировалось его устранение. По мнению А. Арнольда этот план согласовывался во время визита Тараки в СССР в сентябре 1979 г.[65] Эта часть версии А. Арнольда (в отличие от его мнения о том, что устранение Амина должно было расчистить дорогу советскому вторжению в Афганистан[66]) представляется весьма правдоподобной. Но выбор «козла отпущения» исходил не от СССР, а от самого Тараки, который уже с марта пытался ограничить власть человека N 2 в НДПА, но без особого успеха. Советские представители придерживались различных взглядов на энергичного Амина, но новый курс требовал умеренного, а не радикального лидера. Амин был радикалом, поклонником Сталина и Мао[67]. Предложение «старших товарищей» перейти к новому курсу окончательно убедили Тараки в необходимости избавиться от Амина.