Золотая осень

Жесткость, негибкость социальной модели СССР практически исключала возможность плавных перемен. Страх перед разрушением ставил правящую элиту СССР в тупик — перемены губительны, но без них невозможно дальнейшее развитие экономики и общества. Индустриальная система достигла пределов роста, а понимания постиндустриальных задач у элиты практически не было. Не будем строго судить ее за это — теоретическое осознание проблемы информационной революции появилось в нашей стране только в ходе Перестройки. Сложившаяся в СССР система подавляла альтернативные индустриализму формы организации труда и жизни, что загоняло их в тень и не позволяло заняться современным производством. Без этого «фермента» хозяйство в целом тоже не могло преодолеть рубеж научно–технической революции и перейти к широкомасштабному производству технологий постиндустриального (информационного) общества. Проблема научно–технической революции, которая будоражила умы Андропова и Горбачева, заключалась не столько в способности советской экономики произвести экспериментальные образцы компьютерных технологий, а в том, что для их эффективного внедрения необходима горизонтальная социальная инфраструктура, способная обеспечить интенсивный обмен информацией. Отсутствие социальных условий информационно–технологической революции определяло постепенное, но неуклонное отставание СССР в международном соревновании, от итогов которого зависели не только позиции Союза как сверхдержавы, но и социальное благосостояние и безопасность его населения.

Столкнувшись с кризисом существующей в СССР социальной системы, правящая элита в лице ее ведущих лидеров и их советников не осознавала комплексности проблемы. Но поступившая «наверх» информация свидетельствовала: стимулы деятельности и работников, и руководителей гасятся, растет недовольство всех слоев населения их положением, коррупцией и привилегиями, темпы количественного роста продукции падают, а ее качество вызывает недовольство покупателей, нарастает дефицит всего от колбасы до природных ресурсов нарастает межэтническая напряженность, развиваются общественные движения, пропагандирующие необходимость перемен, возникла угроза отставания в гонке вооружений и падения международного престижа страны.

В этих условиях переход к реформам в 80–е гг. был неизбежен, кто бы не пришел к власти в середине десятилетия. От фигуры лидера зависели некоторые особенности, стиль преобразований. Но в целом все наследники Брежнева лучше знали, от чего хотят уйти, чем то, что надеются построить.

Советская социальная структура 70–х — начала 80–х гг. была достаточно прочной, могла выдерживать большие нагрузки, но боялась перемен. Отклонение от основных параметров системы на критическую величину (точного размера которой никто не знал) несло угрозу неуправляемого разрушения.

Попытки реформ

Пытаясь повысить гибкость и эффективность хозяйствования, высшее руководство страны уже с середины 60–х гг. пыталось применить суррогаты классического западного рынка. Ключевым словом реформы 1965 г. стал «хозрасчет». Предприятия должны были строить свои отношения с центром на основе показателя «прибыли». Но в реальности советская экономика работала по иным законам, нежели западная, и попытка ввести элементы рынка давали не те результаты, которые ожидались. Прибыль государственных предприятий и другие показатели, которые поощряла реформа, зависели от показателей, спускаемых плановым центром. В условиях монопольной экономики потребители по–прежнему имели мало возможностей повлиять на качество продукции. Показатели прибыли росли — действовали законы планового развития. В соответствии с ними предприятия находили возможность «накручивать» (завышать) количественные показатели, по которым определяется эффективность их труда. Осуществлялось это за счет постепенного роста цен на продукцию предприятий–монополистов. Таким образом соединение монополизма и элементов рынка (пусть и почти формальных) играло роль инфляционного фактора. Сдерживая негативные последствия реформы, центральные ведомства в то же время отбивали у директоров охоту играть в рискованные игры с «прибылью». Несмотря на то, что реформу никто не отменял, с начала 70–х гг. она фактически заглохла, дав только один ощутимый результат – директора обрели вкус к самостоятельности.