Золотая Ослица

Я смотрю на него. Он смотрит на моих подруг. Они же и его подруги. Мы все вообще друзья. Он не видит меня. Садится за стол. Ему тоже наливают чай. Подруги артистично делают вид, что так и надо. Все пьют чай со страшной силой. Хорошо, что водопровод не подведен прямо к нашему столу: мы бы сейчас на раз вытянули всю воду из Москвы-реки...

Он беседует со своими, то есть нашими, то есть моими, подругами о том о сём. Они уведомляют А, что сегодня у нас маскарад с хулиганством. Вечером, в её комнате: кивают на меня. Намекают, чтоб он голову повернул в мою сторону. Поворачивает, ничего не обнаруживает. В чьей комнате, если тут никого больше нет?

Мои подруги понимают, что слишком рано повернули его голову в мою сторону и дружно переводят разговор на далекие темы. Как там, например, его жизнь вдали от нас?

Жизнь прекрасна, отвечает он и начинает отработанно светиться. Я, в предвкушении прекрасных репортажей из постели академической дочки, встаю и прощаюсь с подругами до вечера. Хватит, говорю я себе. Никто не имеет права так вытирать об меня ноги. Даже самый родной человек на свете, который четыре года дарил мне изумруды и брильянты. Это я так образно выразилась, имея в виду качество каждого нашего дня.

Ушла. Вернулась в свою комнату. Начала спокойно готовить помещение к вечернему маскараду. Входит моя соседка-мусульманочка. Я объясняю, что вечером у нас хулиганство.

- А я могу позвать Й? - спрашивает она меня.

- Да, зови. А я своим девушкам скажу, что он будет. Всё-таки их идея была. Про маскарад-то. Предупредить надо про лишний рот.

- Лишний что?.. - усмехается мусульманская девственница.

"О, - думаю я, - шутить научилась. Что-то дальше?" Но молчу.

И вот наступает вечер. Стол, местное освещение. Съезд гостей. Я приодета, подкрашена, чего нельзя сказать об остальных. Они разодеты и раскрашены.

У Первой - американский грим, как она объяснила свой вид: нижние ресницы прорисованы тушью до середины щеки. Платье до пола: балахон красно-зелеными пятнами. Черные блестящие волосы распущены по плечам. Ногти выкрашены в немыслимый черно-малиновый светящийся ужас. Словом, постаралась на славу.

Вторая, напротив, вся в обтяжку. По контрасту они смотрятся еще эффектнее: Первая гораздо выше ростом, худощавая, длиннющие пальцы. Вторая имеет ярко выраженную высокую грудь и тонкую талию. Тонкие изящные щиколотки. Огромные глазищи. Каштановая стрижка. Словом, тоже есть на что посмотреть, но жанр совсем другой.

Моя мусульманочка нарядилась как могла, но ей пока нечего сказать, и она это подспудно понимает.

Сели. Стук в дверь. Входит Й. Начинается общественная игра в "восемь-девок-один-я". Все играют в него, пока что единственного мужчину за столом. Говорят ему разные слова, задают вопросы, подливают напитки, подкладывают угощения.

Я уже упоминала, что он красив. А поскольку красота у него азиатская и сдержанные манеры вкупе с молчаливостью тоже азиатские, то в полумраке он производит таинственное впечатление. В какой-то момент я замечаю, что моя юная мусульманочка занервничала, поскольку Й полностью переключился на мою Вторую. У неё тоже глаза блестят, девственное горячее сердце явно бьется чуть сильнее, чем все мы ожидали. Первая, забыв про свой американский грим, активно подыгрывает и м. В конце концов Й говорит Второй:

- А ты вчера мне приснилась. Как будто бы мы женимся...

Ничего себе, думаем мы хором. И это слышно.

Стук в дверь. Входят случайно столкнувшиеся у моей двери: К и друг-учитель. Видят расклад. Пытаются сообразить, как себя вести. Мне с их приходом становится легче. С другом-учителем нам всегда есть о чем попереглядываться, а с К у нас свежепочатые отношения, явно не имеющие драматических перспектив. То есть я рада гостям.

Друг-учитель сел возле меня и тихо спросил, в чем тут дело. Я объяснила, что девки дурачатся: сначала в гарем играли, а теперь Вторую почти что замуж выдают. Друг-учитель возмущается: как же можно христианку за шариат выдавать. Я, говорит, конечно, не религиозен. Но Вторая - девственница. А этот смуглый - он какой-то не наш. Может, дуркуют? Да, говорю, надеюсь, что да.

Тем временем Й идет на медленный танец со Второй. Когда его руки касаются её плеч, а её глаза вспыхивают неземным светом, мы смекаем, что доигрались. Первая выпрыгивает из комнаты и через десять минут возвращается полностью умытая и без дикого лака на ногтях. И чуть не плачет. Почему, недоумеваю я?

Друг-учитель вскоре встаёт и уходит, сказав мне на прощание, что не дело тут затеяно, не дело. Жарко будет. Я всё еще не понимаю, поскольку у меня своя головная боль есть. Но верю ему - и начинаю вглядываться. В итоге: юная мусульманочка кусает в углу посиневшие губы, Первая инфернально курит своими красивыми длинными пальцами, Вторая испытывает смятение души и даже тела. Я вздыхаю и ухожу помыть посуду на общественную кухню. Вскоре за мною выскакивает Вторая и, сверкая прозрачными глазами, шепчет: "Черт возьми... О Господи..." И моет посуду вместе со мной.