Золотая паутина

— Ой, политик, держите меня! — засмеялась Валентина, принялась толкать Анатолия голым коленом. — Защитник Октября, скажите на милость! Человек с ружьем. Ха-ха-ха…

— Валентина! Прекрати! — визгливо крикнул Анатолий и шмякнул первую подвернувшуюся тарелку о ковер. — Святое должно быть что-то у человека?!

— А святое — вот оно! — Она встала в распахнутом своем голубом пеньюаре, раскинула руки, тыкала пальцами то в сервант, набитый хрусталем, то в полированные стенки, то в цветной телевизор, то в щедро сервированный стол. — Вот святое! Ради него человек жил и будет жить! Это радость, это счастье!… А ты про вагонетки свои с дровами. Кому теперь это нужно?… Эх, прапоренок ты мой, кузнечик зеленый! Дайка я тебя обниму, на колени сяду, поцелую сладенько. Ах, как я тебя сегодня целовать буду, Толик!…

Она и впрямь взгромоздилась к нему на колени, совсем уже распахнула пеньюар — и, белая, одуряюще пахнущая, хохочущая, тормошила Анатолия, ерошила ему волосы — легко, игриво, кусала его губы, щекотала грудь. Она хотела, чтобы он забыл сегодня обо всем, помнил бы лишь о том, что он — мужчина, а она — женщина, что они созданы для наслаждений и любви…

И Валентина добилась своего. Анатолий поднял ее на руках, понес в спальню.

— Твоя! Твоя! — жадно, ненасытно целовала она его. — Делай со мной все, что хочешь, Толик! Понял? Все, что тебе захочется! Не стесняйся. Я хочу, чтобы ты запомнил этот вечер. И — прости меня… Прости за все!

* * *

Где-то за полночь, когда Анатолий уже спал, в ворота дома негромко, но настойчиво постучали.

«Неужели сегодня?» — леденея, подумала Валентина. Она все еще возилась на кухне, мыла посуду, размышляла — спать не хотелось. Вспоминала о разговорах с Сапрыкиным и Гонтарем, понимала, что ничего не сможет изменить, судьба Анатолия решена. Потому-то и за ужином смотрела на мужа иными глазами — его как будто уже и не было с ней. Временами просыпалась в ней жалость к нему, ей хотелось броситься к Анатолию, разбудить: беги отсюда подальше, укройся, побереги себя!… Но сильнее жалости был страх за совершенное. А этот мрачный, угрюмый, ничего не прощающий Сапрыкин, холодно-ироничный в жестокий Гонтарь — что она скажет им? Она же сама рассказала о настроении Анатолия, сама и попросила наказать его. Правда, она не думала, что всё так сурово обернется, она вовсе не хотела и не хочет смерти мужа, но как можно шутить такими вещами? Да и не ей теперь решать…

В ворота снова застучали, на этот раз сильнее, нетерпеливее.

Валентина вышла на крыльцо, испуганно крикнула в сырую, слякотную ночь: «Кто там?», не в силах справиться с собой, унять дрожащие, чужие какие-то руки.

— Валентина! Позови-ка Анатолия! — раздался из-за забора голос Сапрыкина. — Машина у меня недалеко застряла, не могу выбраться.

«Значит, сегодня», — сказала она себе. Механически, словно заводная кукла, прошла в спальню, стала тормошить Анатолия, и в какие-то мгновения не чувствовала своих рук и ног, словно это были какие-то ее отдельные, живущие сами по себе части, то отмирающие на доли секунды, то снова оживающие.

— Толик!… Толя, проснись, слышишь?

Рябченко с трудом пробудился, поднял от подушки взлохмаченную голову, спросил недовольно, хрипло:

— Чего ты?

— Семен рядом с нашим домом застрял, не может выбраться. Помочь просит.

— Как это он среди ночи тут очутился?

— А пес его знает! У него родня неподалеку живет, может, от них… Я не спросила.

— Ну щас, погоди… — он потянулся. — Дай попить, во рту пересохло.

Анатолий стал неторопливо, сонно одеваться, а Валентина суетилась возле него — то кружку с водой принесла, то пуговицы на рубашке взялась застегивать, то помогла ему управиться с брючным ремнем.

— Ты недолго… там, Толик… ладно? — у нее легонько стучали зубы. — Семен, поди, пьяный, потому и завяз… И принесла его нелегкая, я уж ложиться собралась.

— Ты чего это трясешься? — спросил Анатолий, закуривая.

— Да выскочила на крыльцо… — она дернула пальцами легкий свой халат. — Что там эта тряпка? Голая, считай. Вот зуб на зуб и не по… не попадает… Ну иди, Толик, иди. Ждет он.

Валентина постояла на крыльце, глядя, как Анатолий неспешно шел к калитке, как медленно открыл ее, шагнул в ночь…

Потом со сдавленными до ломоты челюстями вернулась в дом, закрылась на все замки. Взялась было подметать пол в кухне, но веник валился из рук…

Подошла к серванту, дрожащей рукой налила в фужер водки, выпила залпом. Стояла оглушенная, ненавистная и омерзительная сама себе.

— Ну вот и все, Толик, — сказала Валентина, глядя в черное, мертвое окно. — Ладно мы с тобой жили, неладно — бог рассудит. Прощай!

…Анатолий, зябко подергивая плечами, вышел из ворот на улицу, огляделся — где же Сапрыкин? Вскоре он разглядел в глубине Тенистой знакомую «Волгу». Машина Семена стояла несколько боком, одним колесом в луже, но как он все же умудрился застрять? Пьяный, не иначе. Вечно Семен с глупостями к нему обращается, не нашел другого времени для гуляний.