Золотая пучина

— Лапонька ты моя. Да как же иначе? Моя свадьба-то как была? Хлеба краюха да лагун медовухи, а приданого — перина одна да телушка, как Сысой, с бельмом на глазу. Я чичас сызнова молодость свою провожаю. Ты-то приданое не в узелке понесешь, на подводах. Батюшки-светы! Сундуки-то у меня из ума вон. Утресь к приказчику побегу, пусть немедля в город по сундуки шлёт. Да надо штоб жестью были окованы муравлёной, да замки штоб со звоном. Бог ты мой, какое счастье тебе привалило, Ксюшенька. Нежданно-негаданно.

— Жданно, кресна. Я счастье своё зубами вырвала, а теперь порой страх нападает. Жила, жила девкой и вдруг расплетай косу надвое. Баба! Соромно-то как.

— Дура ты, Ксюша. Ведь любишь Ванюшку?

— Даже сказать не могу. Закрою глаза, возле меня стоит, улыбчивый, ласковый. Открою, а он всё одно возле. По жилам жар, аж во рту сохнет.

— Ладная ты моя, — Арина всхлипнула. — Не видала я счастья свово, так хоть возле твово погреюсь.

— Как не видала, кресна? А Никифор?..

Поняла Арина: сболтнула лишнее. И можно бы ещё затаиться, да рвётся из души наболевшее.

— Не любила я, Ксюша, Никифора-то. Мать принудила.

— Как не любила? А когда вестушку получила о смерти Никифора, ревмя ревела. Головой билась об пол. Это как?

— Билась, Ксюшенька. Што б суседки сказали, ежели б не билась, не причитала? Да и то сказать, жалко Никифора. Человек-то он смиренный… Ой, Ксюшенька, никак в окно снегом бросили. Скребётся кто-то, — обрадовалась Арина возможности оборвать неприятный для неё разговор. Прильнула к стеклу.

Санная упряжка пролетела мимо двора, послышались песни, крики и хохот. Прямо под окнами возился кто-то большой, чёрный. На серебристом снегу четко рисовались толстые лапы, покрытые густой чёрной шерстью, грузное тело. Лапы скребли по бревнам, тянулись к окну. Арина испуганно взвизгнула:

— Ксюша! Медведь!

— Ряженый, кресна. Неужто не видишь?

Толпа парней, в бабьих кацавейках, в юбках, в тулупах, с мочальными бородами и чугунками на голове, держали веревку. Только сейчас разглядела Арина, что у окна в сугробе тоже парень в полушубке мехом навыворот, на голове мохнатая шапка. Кто-то играл на балалайке, а Ванюшка звонким голосом подпевал:

Ой, княгинюшка, выйди из терема,
Ясно солнышко, выйди из терема.

И парни подхватили разноголосо:

Ой, люди, люли, выйди из терема,
Ой, люди, люди, на гладку дорожку.

И снова Ванюшкин голос:

Ой, княгинюшка, махни нам платочком,
Ясно солнышко, махни нам платочком.
Люди, люди, махни нам платочком,
Люди, люди, одари пирожочком…

Увидя Ксюшу, Ванюшка замахал ей рукой, закричал, задергал веревку.

— Мишенька, мишенька, позабавь княгиню, покажи как бабы по воду ходят.

Широко расставляя и косолапя ноги, парень в шубе выбрался из сугроба, пошел переваливаясь. Руки растопырены, будто несет коромысло. Дойдя до дороги, затоптался на месте, завертел головой из стороны в сторону. Вокруг хохотали.

— Умора. Ни дать ни взять наша тётка Акуля.

— Мишенька, покажи как девки в лесу ягоды собирают.

Ряженый присел на корточки, делая вид, что собирает ягоды в передник, и вдруг побросал все, выпрямился, кинулся обнимать парня. Хохот.

— Парни небось слаще ягод!

Несутся по улице новые упряжки. Смех. Визг девчат. Пляски. Звон бубенцов.

— Ой, княгинюшка, покажись нам в окно, — снова запел Ванюшка.

Ксюша набросила на голову шаль, побежала к двери.

— Куда! Ты — княгинюшка обрученная, помаши им ручкой, а за тебя к парням я выйду. Ой, да и чем же их одарю? — оживилась Арина. — Ксюша, там в углу орехи стоят. Сыпь мне в передник.

— Ой, княгинюшка, поднеси нам пива…

В окно Ксюша видела, как Арина одаривала орехами ряженых, а те хохотали, толкали её, требовали «княгинюшку», потом повалили Арину в сугроб, натерли снегом лицо.

Пока Арина барахталась, Ванюшка вихрем ворвался в избу, схватил Ксюшу в охапку, поцеловал её в щеку. Зарделась Ксюша. Ойкнула.

— Ваньша, кресна увидит.

— Ее крепко держат, не скоро вырвется. Ксюша, поцелуй меня. Ну хоть раз. Еще… Ксюшенька, крикни чичас: Ваньша, прыгай с горы! Прыгну. Скажи: руку отрежь — даже не ойкну. Смеяться буду. Лапушка моя.

— Беги, Ваньша, беги — торопила Ксюша, а сама обхватила его за шею, прижалась к нему. Гладила волосы, щёки. Пальцы у неё тёплые, легкие. Хмелела, кружилась голова у Ванюшки.

— Ваньша, беги! — донеслось с улицы.

Ванюшка ещё раз поцеловал Ксюшу и выбежал.

Ксюша подошла к окну.

Ярко светила луна. Искрился снег на дороге, в сугробах, на крышах домов. Ксюша старалась разглядеть Ванюшку, но видела только, как убегали ряженые, как кто-то помог Арине подняться, отряхнул от снега и вместе с ней шёл в избу.

— Ох, варнаки, ох, сорванцы… — Арина смеялась, вытряхивая из-за ворота снег. — Ксюшенька, вздуй-ка огонь, к тебе гости тут. Да што ты стоишь, будто к месту пришили.

Через порог шагнул Иван Иванович, за ним — Аграфена, Егор, Вавила.