Золотая пучина

— Всем людям праздник, а я болтайся по степи, как бездомный пес. Да и что с Устина возьмешь, если он гол, как сокол, — проворчал Павел Павлович и протянул телеграмму хозяину. — Нет, не мне депеша. Да прикрикни ты на своих ямщиков, а то копаются как мокрые вши. Мне в город надо. Понимаешь, в город.

Тут в глаза бросились последние строчки недочитанной телеграммы. «…Гарантируем лично вам два процента взысканной суммы».

«Как её взыскать? Устин думал рассчитаться, когда станет хозяином Богомдарованного, а прииск-то тю-тю. У Ксении Рогачёвой есть сейчас золотишко. Если поторопиться, пока не знает никто о продаже прииска, припугнуть Рогачёвых…»

Перечел телеграмму.

— Два процента на земле не валяются.

— Так пожалте депешку-то, — напомнил хозяин.

— Депешку? Так она, братец, для меня. Крикни мальчонку, я за неё распишусь, — и расплатившись с хозяином, вскочил в тарантас.

Застоявшиеся лошади рванули, вынесли на улицу.

— Эй, вы, залётные, — по привычке, нараспев, затянул ямщик.

— Стой! Ты куда! Поворачивай обратно. Ну чего глаза выпучил. Тебе говорят, обратно в Притаёжное!

Пустынная дорога. Зелёными лоскутьями расшвырены по жёлтой холодной степи озими. Расшвырены и прошиты редкой строчкой телеграфных столбов, подчёркнуты жирной чертой переселенческого тракта.

Ветер свистит в проводах. Хлюпает дорожная грязь под подковами лошадей, и клочья соломы липнут к ободьям колес. Словно десятки ежей вцепились в ободья и крутятся вместе с ними, крутятся, крутятся, отсчитывая длинные вёрсты весенней распутицы. Никто без особой нужды не рискнёт пуститься в дорогу, когда в каждом логу поток вешней воды и мосты покорёжило.

И все же не совсем пустынна дорога. Пара гнедых везёт в Рогачёво Павла Павловича, а в сотне вёрст от него торопится, скользит, плывет по колено в грязи тройка саврасых, везя в Рогачёво Белькова.

Кутаясь в плащ, адвокат лежит развалившись на сене, прикидывает:

— Богомдарованный — миллион, — похлопал рукой по тугому портфелю, где спрятаны документы на имя нового владельца прииска Аркадия Илларионовича Ваницкого. — Миллион. Да ещё пустой Аркадьевский отвод за полтораста тысяч продали. Операция с оборудованием принесла триста тысяч, не меньше. Полтора миллиона, копейка в копейку. Ого! — и Бельков довольно рассмеялся. Всю жизнь он добывал деньги Аркадию Илларионовичу. Добыв, радовался, проиграв, огорчался, будто проигрывал своё, кровное, и добывал тоже себе.

В это же время со станции выезжал Сысой. Скользил по грязи рослый гнедой жеребец. Скрипело под седоком казацкое седло с чеканенной медью лукой. Рядом на коньках попроще, тряслись два приказчика.

Холодно ехать в такую погоду верхом: все ветры твои. Сысой прятал лицо в башлык, прижимал локтем повод и согревал дыханием закоченевшие пальцы.

Безрадостно хмурилось небо. Ещё безрадостней на душе у Сысоя. Как ни прикидывал — получались только убытки. В кармане бумажник, набитый расписками Симеона за спирт, за лошадей с лентами, за инструмент, которым снабжал Устина Пантелеймон Назарович. «Если б хоть вернуть эти деньги, — думал Сысой. — Да разве вернёшь. Пал Палыч да Бельков всё заберут, каждую кость обгложут, а мне что останется?»

Ветер свистел по степи. Хлюпала грязь под ногами коней. Слезились от ветра глаза Сысоя, особенно тот, что с бельмом.

…Город словно ждал Вавилу и сразу завертел его в потоке совершенно неожиданных дел, Взять хотя бы митинг у солдатских казарм. Разве мог Вавила предположить, что из простого наблюдателя вдруг превратится в действующее лицо. Да ещё в закоперщика.

Войдя в город в начале дня, он только поздно вечером добрался до цели своего путешествия — до Совета рабочих и солдатских депутатов.

В длинном коридоре тускло светила электрическая лампа. За дверью справа стрекотала пишущая машинка. Слева надсадно трещал телефонный звонок. Охрипший голос надрывно кричал и кашлял: «Станция… Кхе, кхе. Барышня, милая, чёрт тебя задери с потрохами…»

В глубине коридора кто-то утробно ухал на медной трубе. Люди спешили, обтекая Вавилу, как река обтекает утёс. Высокая, уставшая женщина в сером пуховом платке на плечах, остановилась возле него и тихо спросила:

— Вы из затона, товарищ? Вас давно ждёт председатель. Пойдёмте, я провожу.

— Я с золотых приисков, с Богомдарованного — может, слыхали?

— Да?! — Усталые глаза женщины на миг потеплели, и в голосе послышались участие, забота. — Вы бек? Мек? Эсер?

— Большевик.

— Тогда вам, товарищ, сейчас к заместителю. — И добавила доверительно — Он наш. — Женщина открыла дверь в комнату, длинную, узкую, точно щель, и сказала: — Петрович, к тебе!

Из щели пахнуло кислыми щами, и Вавила увидел колченогий стол у окна, на нём, рядом с бумагами, помятый медный котелок. Над котелком уютно, по-домашнему, курился парок. А за парком Вавила разглядел и хозяина: упрямые чёрные волосы щеткой. И подбородок упрямый. А глаза как у девушки — сине-голубые. Вавила сразу вспомнил эти лучистые глаза. Их хозяин провожал его на прииск, в тайгу. Тогда Вавила заметил:

— С такими глазами, как у тебя, трудно в подполье. Шпики-то сразу выследят.