Золотая пучина

Адвокат — сухонький старичок с седой бородкой клинышком, в пенсне на чёрном шнурке, тот самый, что торговал у Устина прииск в чайной, — неслышно проскользнул в кабинет и замер у дверей.

— Изволили звать?

— Звал. Сысой Пантелеймоныч разыскал приискателя, открывшего прошлой осенью золото в Безымянке. Потаенный знак заложен на моё имя. Опротестуйте заявку Устина Рогачёва в судебном порядке. Сколько вам понадобится времени на выполнение всех формальностей?

После ссоры с Устином Иван Иванович надел стеганую тужурку и ушел в тайгу. Ходил между темными, притихшими пихтами и думал: «Что делать? Просить полицейское управление о переводе в другую волость? Почему? — спросит начальник управления. — С хозяином характером не сошлись? На родине не сошелся характером с государственной властью. В тюрьме не сходился характером с надзирателями. На прииске не понравилось поведение господина Ваницкого? Нет-с и нет-c! Значит, жить в Рогачёве? Но как? Идти в батраки? Так я же ни пахать, ни косить. Мечтал об артели. Создали бы артельный поселок, школу, кооперативную лавку, клуб. И вот дурость Устина все разрушила. Чем отличается самодурство Устина от самодурства Ваницкого или тюремного надзирателя?..»

Глухо, надсадно ухала выпь. Иван Иванович все ходил, все думал.

«Нет, я должен остаться здесь, в Рогачёве. Ради артели, ради моих тетрадей. Надо дорисовать орнаменты на доме Кузьмы. Изучить быт кержаков. Пройдет год, два, три, в Петрограде выйдет книга Ивана Ивановича Многорекова «Говоры, быт и культура кержаков Притаеженской волости». Я буду знать: прожил жизнь не даром. А какой здесь чудесный говор, какие красивые песни, какие обряды!»

Вспомнилась далекая деревушка в Курской губернии. Подслеповатые курные избы. Одна из них — школа. Такая же покосившаяся, крытая соломой, всего в два окна.

Окончив учительскую семинарию, он приехал сюда учить ребятишек и сразу столкнулся с беспросветной темнотой. В соседях не могла разрешиться от бремени молодая женщина. Знахарка сбрызнула её с уголька «святою» водой. Не помогло. Раздавила в балакире трёх пауков, порвала в углу паутину, настояла все это на воде и поила роженицу. «Испей, касатушка, порванной паутинки, испей раздавленных пауков и тенеты падут. Выйдет плод». Но роженица кричала. Отворили в церкви царские врата — и это не помогло. Тогда положили её животом на порог…

— Запрягите лошадь, съездите в соседнее село за фельдшером, — уговаривал Иван Иванович мужа.

— Ни к чему все это, мил человек. Ежели бог не поможет, то разве человеку под силу?

Умерла красивая молодуха.

Ел Иван Иванович хлеб из мякины, ел хлеб с лебедой и твердо усвоил истину: «Не то беда, что во ржи лебеда, нет хуже беды, как ни ржи, ни лебеды».

Ежедневно видел перед собой двадцать пять ребятишек в продранной одежонке. Каждое утро, после молитвы, они стояли и пели «Боже, царя храни». И сам с ними пел.

Вечером, засветив керосиновую лампу, садился за стол, раскрывал книги. В них совсем иной мир. «Город солнца», где правит «сословие мудрых», где нет богатства, делающего людей хитрыми, коварными. Фаланги Фурье, где каждый работает в меру своих сил и способностей, где процветает разум и общее благоденствие. У Чернышевского читал про мастерскую Веры Павловны, а потом выходил на улицу и видел покосившиеся избушки, деревянную соху и слышал пьяные песни.

«Только община, только артель положат конец этому беспросветью», — думал Иван Иванович.

И он ходил из дома в дом, уговаривал крестьян объединиться в фалангу.

— Оно бы, может, и ничего, — отвечали ему, — земли-то опять же — курица перескочит.

Добродушный помещик с седыми бакенбардами на обвислых щеках слушал его, поддакивал. Соглашался, что мир устроен несправедливо, и многое надо бы изменить.

— Какое у вас доброе сердце, молодой человек. Как приятно беседовать с вами. Как-то становишься чище, и на душе разливается сладость. Заходите почаще.

Уверившись, что старик разделяет его мысли, Иван Иванович завел с ним разговор о том, что неплохо бы поделиться землицей с крестьянами.

— Что? Да вы плут, молодой человек, мошенник! Благодарите бога, что я не доносчик, а то бы…

1905 год. Крестьяне, вооруженные косами, вилами, кольями громили барскую усадьбу, а Иван Иванович стоял на крыльце и уговаривал разойтись, не чинить насилия.

Тюрьма. Суд.

— Он, он подстрекатель. Он главный зачинщик, — тряс на суде пальцем старый помещик.

«За подстрекательство к грабежу и убийству, — читал председатель суда, — приговаривается к лишению всех прав состояния и каторжным работам на срок восемь лет».

«Где же и как искать справедливость?» — думал Иван Иванович.

Ухала. выпь. Михей сидел у костра. Представлял извилистую просёлочную дорогу между хребтами. По дороге идёт Ксюша. В руке узелок. За плечами отцовское шомпольное ружье. Она идёт, куда не знает сама. Не знает, где найдет приют и работу.

Михей догоняет Ксюшу.

— Пойдем вместе, Ксюша. Вместе идти веселей.

— Пойдем.

И вспомнил, как Ксюша говорила ему: «Ты хороший, Михей…». Хмельная радость наполнила сердце.