Золотая пучина

Самородок все ближе. Шипит. На нем вздуваются пузырьки, как на оладьях. Один пузырь больше других и растет, растет, становится с кулак, с голову и неожиданно лопается. Красные языки пламени взвиваются в воздух. Они, как стрелы, разлетаются в стороны, а наконечники чёрные-чёрные и коптят. Где-то Михей уже видел эти черно-красные коптящие стрелы. Они тоже мелькали перед глазами. А потом была чёрная тишина.

Где? Ах да! В Галиции. Невысокий курган, а на нём три молодых бука и оттуда строчит пулемет.

«Ур-ра-а! Ур-р-р-аа!»

Михей бежит с винтовкой и тоже кричит «ура», а впереди, в предрассветной мгле, огоньки пулемета. Михей швыряет гранату, видит эти черно-красные стрелы. Потом наступает тишина. Госпиталь. Тускло горит ночник. Возле Михея сестра милосердия в белой косынке с маленьким красным крестиком. А лицо Ксюшино.

— Ксюша, я нонче самородок нашёл, — шепчет Михей. — Самородок…

И видит: своя изба. Своя лошадь. И Ксюша распрягает её, а потом идёт в избу, достает из печки горшок со щами, зовет Михея:

— Иди щи хлебать.

Забористо пахнут щи, сваренные заботливой Ксюшей. Михей обнимает её, прижимается усами к щеке, смуглой, упругой. Шепчет:

— Жена…

Михей хочет вскочить, бежать «на-гора», чтоб сейчас же увидеть Ксюшу. Сказать ей: «Есть на земле красивше меня и добрее, но нет мужика, чтоб любил сильнее, чем я».

Рванулся Михей. Застонал. Боль прояснила сознание, заставила открыть глаза. Сверху продолжали сыпаться комья земли. Валун над головой стал ещё больше. Кажется, вот-вот упадет на Михееву голову.

Михея охватил страх.

— Жить хочу. Жить… Вавила, мне Ксюху увидеть надо. Солнце видеть хочу. Жить!

Михей цеплялся за стойки, за комья земли, за все, что попадало под руку, и кричал:

— Ксюша-а, Ксюша-а-а… Вавила, шумни сюда Ксюху. Я солнце видеть хочу.

Перед глазами — то яркое солнце, то хоровод на поляне, то костёр у реки. И везде: в хороводе, у костра — Ксюша.

— Жить… Жить…

— Не хватай лопату, — заругался Вавила.

— Быстрее, быстрее, — торопил Михей и пытался помогать товарищу.

Новые комья земли посыпались сверху. И опять показалось, валун шевельнулся. Под валуном, между ним и Михеем, голова и плечи Вавилы. Он ухватился за стойку, что придавила Михеевы ноги. Тянет её. Шатает. Сверху посыпалось сильней.

«Валун… Он первого Вавилу захватит. Оба помрем… Зараз…» Михей не может отвести глаз от валуна. И думает: «Вавилу зачем? Вот если б Устина сюда. Устина…». Кричит:

— Беги, Вавила! Валун! Пошто тебе помирать. Тебе нельзя помирать. Ты Ксюхе скажи…

Острая боль. Вспыхивает яркое, яркое солнце… Вавила рывком выволок Михея из-под завала и, оттащив на несколько шагов, привалил его к перевернутой тачке. Опустился на колени, стал тормошить Михея.

— Жив? Да скажи хоть слово.

Михей приоткрыл глаза. «Пошто я в луже лежу? Наверно, помер?..». Пошевелил пальцами руки. Шевелятся.

— Жив! — Извернувшись, застонал, отполз к стене и радостно закричал — Жив!

Вавила перевернул тачку.

— Сейчас я тебя уложу и на выход.

— Подожди. Дай отдышаться. В голове шумит как с похмелья.

Темно. Чуть приметно светит жировичок. Холодные капли воды падают сверху, Сознание проясняется медленно. Михей поднимает голову и видит над собой крепкое огниво, оглядывает забой. Валун все висит, но теперь в стороне. В груди появляется трепещущий, горячий комочек. Он ширится, становится все больше, трепещет сильнее. Михей ликует.

— Выбрался! Живой! Постой, Вавила, дай оглядеться. — Огонек жировичка кажется ярким, а холодная вода, текущая за ворот, — ласковой. Собравшись с силой, чуть подвинулся, сказал — Садись, Вавила, рядом, чтоб я тело твоё почуял. Смотри, как трясет меня, аж колени стучат, и руки одна другую поймать не могут. Неужто я снова солнце увижу? Жить-то как хочется. Детям своим накажу, чтоб поклоном тебя встречали.

— Перестань, — оборвал Вавила. — Выбрался и хорошо. Давай потащу на-гора, — и уже укладывая в тачку, спросил — А Ксюше сказать, что ты её одну звал?

— Что ты! Ни в жисть.

Грохот заглушил слова Михея. Вавила почувствовал удар в голову, и ему показалось, что он летит в глубокую чёрную пропасть, на дне. которой блестит яркий огонь…

Первое, что увидел Вавила, когда очнулся, было синее небо и солнце. Оно било прямо в глаза и слепило. Потом солнце заслонила голова Аграфены, и Вавила почувствовал на лбу её руки. И вспомнил забой, радостный крик Михея: «Неужто снова солнце увижу!..» Тихо спросил:

— Где Михей?

Опустила голову Аграфена. Отвернулась, пряча глаза.

Вавила рывком сел. Сначала перед глазами все поплыло, потом он разглядел группу людей. Они стояли без шапок с поникшими головами, у их ног лежало прикрытое солдатской шинелью тело. С одной стороны из-под шинели торчали рваные Михеевы бродни, а с другой — золотистый Михеев чуб. Вавила снова упал на спину. Ему хотелось кричать от горя, но челюсти свела судорога.

Только сейчас Вавила почувствовал, как дорог ему этот чубатый весельчак, с которым они вместе работали, вместе жили, спали под одной шинелью.

Словно сквозь сон услышал он голос Аграфены:

— Господи! Счнулся ведь. Про Михея спросил, сердешный, и снова впал в беспамятство.